Разговор происходил на французском, поскольку
после всех перенесенных испытаний мучить мадемуазель Деклик русской грамматикой
было бы слишком жестоко. Я и раньше замечал, что говоря на иностранных языках,
Фандорин совершенно не заикается, но у меня не было времени задуматься над этим
удивительным феноменом. Судя по всему, его недуг – а я читал, что заикание
является именно психическим недугом – каким-то образом был связан с изъяснением
по-русски. Уж не сказывалась ли в этом спотыкании на звуках родной речи скрытая
враждебность к России и всему русскому? Это меня нисколько бы не удивило.
Полчаса назад мы приехали на нашу наемную
квартиру. Фандорин держал шкатулку, а мне досталась ноша еще более драгоценная:
я нес на руках Эмилию, укутав ее альмавивой доктора Линда. Тело мадемуазель
было гладким и очень горячим – это чувствовалось даже через ткань. Должно быть,
именно от этого меня бросило в жар, и я долго потом не мог отдышаться, хотя
мадемуазель вовсе не была тяжелой.
Мы решили разместить дорогую гостью в одной из
спален. Я уложил бедняжку на кровать, поскорее прикрыл одеялом и вытер со лба
капельки пота. А Фандорин сел рядом и сказал:
– Эмили, мы не можем вызвать к вам
доктора. Мы с мьсе Зюкиным пребываем, так сказать, на нелегальном положении.
Если позволите, я осмотрю и обработаю ваши раны и ушибы сам, у меня имеются
некоторые навыки. Вы не должны меня стесняться.
Это еще почему, мысленно возмутился я. Какая
неслыханная наглость!
Но мадемуазель не нашла в предложении
Фандорина ничего дерзкого.
– Мне сейчас не до
стеснительности, – слабо улыбнулась она. – Я буду вам очень
признательна за помощь. У меня всё болит. Как видите, похитители обращались со
мной не самым галантным образом.
– Афанасий Степанович, п-подогрейте
воду, – деловито велел Фандорин по-русски. – А в ванной я видел спирт
и с-свинцовую примочку.
Тоже Пирогов выискался! Тем не менее я всё
исполнил, а заодно прихватил чистые салфетки, меркурохром и пластырь,
обнаруженные мной в одном из выдвижных ящиков туалетной комнаты.
Перед осмотром мадемуазель застенчиво
покосилась в мою сторону. Я поспешно отвернулся и, боюсь, густо при этом
покраснел.
Послышался шелест легкой ткани, Фандорин
озабоченно произнес:
– Господи, на вас нет живого места. Здесь
не болит?
– Нет, не очень.
– А здесь?
– Да!
– Кажется, треснуло ребро. Я пока затяну
пластырем… Здесь, под ключицей?
– Когда нажимаете, больно.
Неподалеку на стене висело зеркало. Я
сообразил, что, если сделать два незаметных шажка вправо, мне будет видно, что
происходит на кровати, однако я тут же устыдился этой недостойной мысли и,
наоборот, переместился влево.
– Перевернитесь, – приказал Эраст
Петрович. – Я прощупаю вам позвонки.
– Да-да, вот здесь больно, на кобчике.
Я скрипнул зубами. Это становилось поистине
невыносимым! Жаль, что я не вышел в коридор.
– Вас ударили ногой, – констатировал
Фандорин. – Это очень болезненное место. А мы его вот так, компрессом. И
сюда… Ничего, еще несколько дней поболит и пройдет.
Раздался плеск воды, мадемуазель несколько раз
тихонько простонала.
– Всё, Атанас, можно вохочаться, –
услышал я наконец, и сразу повернулся.
Эмилия лежала на спине, по грудь закрытая
одеялом. На левой брови белел аккуратный кусочек пластыря, угол рта покраснел
от меркурохрома, под распахнутым воротом сорочки виднелся край салфетки.
Я не смог взглянуть мадемуазель в глаза и
покосился на Фандорина, который с невозмутимым видом, как заправский врач, мыл
руки в тазу. При одной мысли о том, что эти сильные, тонкие пальцы только что
касались кожи Эмилии, да еще в таких местах, о которых без головокружения и
подумать невозможно, я закусил губу.
Самое удивительное, что мадемуазель отнюдь не
выглядела смущенной и смотрела на Фандорина с благодарной улыбкой.
– Спасибо, Эраст.
Эраст!
– Спасибо. Мне теперь гораздо
легче. – Она тихонько рассмеялась. – Увы, у меня не осталось от вас
никаких тайн. Как порядочный человек вы обязаны на мне жениться.
От такой рискованной шутки даже Фандорин
покраснел. А про меня и говорить нечего.
Чтобы изменить неприличное и мучительное
направление, которое принимал разговор, я сухо спросил:
– И все же, мадемуазель Деклик, где его
высочество?
– Не знаю. Нас разлучили сразу же, когда
мы выбрались из подземного хода, и после этого держали врозь. Мальчик был без
сознания, да и я находилась в полуобмороке – меня довольно сильно ударили по
голове, когда я попробовала кричать.
– Да-да, – встрепенулся Эраст
Петрович. – Что вы пытались нам сообщить? Вы крикнули: «Линд здесь. Это…»
И больше ни слова.
– Да, он зажал мне рот и еще ударил
кулаком по лицу. Я узнала его, несмотря на маску!
– Узнали?! – воскликнули мы с
Эрастом Петровичем в один голос.
Тут-то мадемуазель, удивленно приподняв брови,
и задала вопрос, так сконфузивший Фандорина:
– Как, вы не догадались, кто такой Линд?
А я была уверена, что вы с вашим умом уже всё разгадали. Ах, теперь мне
кажется, что это так просто! Воистину мы все были слепы.
Мы с Фандориным переглянулись, причем по его
вороватому взгляду мне показалось, что он хочет проверить – не оказался ли я
сообразительней его.
Увы. Хотя дорого бы за это отдал.
– О Господи, да это же Бэнвилл, –
покачала головой она, все еще удивляясь нашей недогадливости. – Во всяком
случае тот, кого мы знали как лорда Бэнвилла. Я узнала его по голосу – еще там,
в склепе. Когда сверху крикнули: «Тревога! Бегите!» – Линд утратил всегдашнюю
осторожность и воскликнул в полный голос: «Take the kid and the slut! Run!»
[41]
Это был Бэнвилл!
– Бэнвилл? – растерянно повторил
Эраст Петрович. – Но как это возможно? Ведь он друг Георгия
Александровича? Они давно знакомы!
– Не так уж давно, – поправил я,
пытаясь собраться с мыслями. – С Бэнвиллом его высочество познакомился
нынешней весной, в Ницце.
