Сразу двое! А может быть, и сам доктор Линд
неподалеку?
Видит ли всё это Фандорин? Я-то роль наживки
исправно исполнил, теперь дело за ним.
Боцман повернул в переулок. Я – за ним. Те
двое – за мной. Сомнений уже не оставалось: они, голубчики, докторовы
помощники!
Вдруг моряк свернул в узкую подворотню. Я
замедлил шаг, охваченный понятным смятением. Если те двое пойдут за мной, а
Фандорин отстал или вообще куда-то отлучился, очень вероятно, что живым мне из этой
темной щели не выбраться. Да и старик-то, похоже, не так прост, как показался
вначале. Неужто самому лезть в ловушку?
Не сдержавшись, я оглянулся в открытую. В
переулке кроме двух бандитов не было ни души. Один сделал вид, что
рассматривает вывеску бакалейной лавки, второй со скучающим видом отвернулся. И
никакого Эраста Петровича!
Делать было нечего – двинулся в подворотню.
Она оказалась длинной: двор, потом еще арка, и еще, и еще. На улице уже начало
смеркаться, а здесь и подавно царила темень, но всё же силуэт боцмана я бы
разглядел. Только вся штука была в том, что старик исчез, будто под землю
провалился!
Не мог он так скоро преодолеть всю эту
анфиладу. Разве что припустил бегом, но в этом случае я услышал бы гулкий звук
шагов. Или повернул в первый двор?
Я замер на месте.
Вдруг откуда-то сбоку, из темноты, раздался
голос Фандорина:
– Да не торчите вы тут, Зюкин. Идите не
спеша и держитесь на свету, чтобы они вас видели.
Окончательно перестав что-либо понимать, я
послушно зашагал вперед. Откуда взялся Фандорин? И куда делся боцман? Неужто
Эраст Петрович уже успел его оглушить и спрятать?
Сзади загрохотали шаги, отдаваясь под низким
сводом. Вот они участились, стали приближаться. Кажется, преследователи решили
меня догнать?
Тут я услышал сухой щелчок, от которого разом
вздыбились волоски на шее. Этаких щелчков я наслышался предостаточно, когда
заряжал револьверы и взводил курки для Павла Георгиевича – его высочество любит
пострелять в тире.
Я обернулся, ожидая грохота и вспышки, но
выстрела не последовало.
На фоне освещенного прямоугольника я увидел
два силуэта, а потом и третий. Этот самый третий отделился от стены, с
неописуемой быстротой выбросил вперед длинную ногу, и один из моих
преследователей согнулся пополам. Другой проворно развернулся, и я явственно
разглядел ствол пистолета, но стремительная тень махнула рукой – снизу вверх,
под косым углом – и язык огня метнулся по вертикали, к каменному своду, а сам
стрелявший отлетел к стене, сполз по ней наземь и остался сидеть без движения.
– Зюкин, сюда!
Я подбежал, бормоча: «Очисти ны от всякия
скверны и спаси души наша». Сам не знаю, что это на меня нашло – верно, от
потрясения.
Эраст Петрович склонился над сидящим, чиркнул
спичкой.
Тут обнаружилось, что никакой это не Эраст
Петрович, а знакомый мне седоусый боцман, и я часто-часто заморгал.
– П-проклятье, – сказал
боцман. – Не рассчитал удара. Все из-за этой чертовой темноты. Проломлена
носовая перегородка, и кость вошла в мозг. Наповал. Ну-ка, а что с тем?
Он приблизился к первому из бандитов, силившемуся
подняться с земли.
– Отлично, этот как огурчик.
П-посветите-ка, Афанасий Степанович.
Я зажег спичку. Слабый огонек высветил
бессмысленные глаза, хватающие воздух губы.
Боцман, который все-таки был никем иным как
Фандориным, присел на корточки, звонко похлопал оглушенного по щекам.
– Где Линд?
Никакого ответа. Только тяжелое дыхание.
– Ou est Lind? Wo ist Lind? Where is
Lind? – с перерывами повторил Эраст Петрович на разных языках.
Взгляд лежащего уже был не бессмысленным, а
острым и злым. Губы сомкнулись, задергались, вытянулись трубочкой, и в лицо
Фандорину полетел плевок.
– Du, Scheissdreck! Küss mich auf…
[37]
Хриплый выкрик оборвался, когда Фандорин
коротко пырнул смельчака прямой ладонью в горло. Злой блеск в глазах погас,
голова глухо стукнулась затылком о землю.
– Вы его убили! – вскричал я в
ужасе. – Зачем?
– Он все равно ничего не скажет, а у нас
очень м-мало времени.
Эраст Петрович вытер со щеки плевок, стянул с
убитого куртку. Бросил ему на грудь что-то белое, маленькое – я толком не
разглядел.
– Скорей, Зюкин! Снимите свой мундир,
бросьте. Наденьте это.
Он оторвал свои седые усы и брови, швырнул на
землю боцманскую тужурку и оказался под ней в полусюртуке с узкими погончиками,
на фуражку прицепил кокарду, и я вдруг понял, что фуражка вовсе не морская, а
полицейская.
– Вам не хватает шашки, – заметил я. –
Полицейский офицер не может быть без шашки.
– Будет вам и шашка. Чуть п-позже. –
Фандорин схватил меня за руку и потащил за собой. – Быстрей, Зюкин,
быстрей!
Жалко было бросать добротный мундир на землю,
и я повесил его на ручку ворот – кому-нибудь пригодится.
Эраст Петрович оглянулся на бегу:
– Орден!
Я снял с шеи Владимира, сунул в карман.
– Куда мы спешим? – крикнул я,
бросившись вдогонку.
Ответа не последовало.
Мы выбежали из переулка обратно на Мясницкую,
однако перед самым почтамтом повернули в какие-то ворота. За ними оказался
узкий каменный двор, в который выходило несколько служебных дверей.
Утащив меня в угол, за большие мусорные ящики,
доверху набитые коричневой оберточной бумагой и обрывками шпагата, Фандорин
вынул часы.
– Девять минут д-десятого. Быстро
управились. Он наверняка еще не выходил.
– Кто он? – спросил я, тяжело
дыша. – Линд?
Фандорин сунул руку прямо в мусорный бак,
достал оттуда узкий и длинный сверток. Внутри оказались портупея и полицейская
шашка.
– Наш знакомый из Poste restante. Это он,
разве вы не поняли?
– Он – доктор Линд? – поразился я.
