Грянул выстрел, потом еще один.
Ксения Георгиевна, ойкнув, покачнулась, и я
был вынужден подхватить ее на руки. Лицо у нее сделалось белым-белым, а глаза
от расширившихся зрачков совсем черными.
На первом этаже зазвенело разбитое стекло.
Ее высочество резко оттолкнула меня и
бросилась к подоконнику. Я – следом. Мы увидели внизу темную фигуру, очевидно,
только что выпрыгнувшую из окна.
Это был Фандорин – я узнал жилет.
В следующую секунду из того же окна выскочили
еще двое в штатском и схватили Эраста Петровича за руки. Ксения Георгиевна
пронзительно вскрикнула.
Однако Фандорин проявил удивительную
гуттаперчивость. Не высвобождая рук, он пружинисто изогнулся и ударил одного
противника коленом в пах, а потом точно таким же манером обошелся со вторым.
Оба агента согнулись пополам, а Эраст Петрович легкой, стремительной тенью
пересек лужайку и исчез в кустах.
– Слава Богу! – прошептала ее
высочество. – Он спасен!
Вокруг дома забегали люди – некоторые в
мундирах, иные в цивильном. Кто-то понесся по аллее к воротам, другие бросились
догонять беглеца. Но преследователей было не так уж много – пожалуй, с десяток.
Где им угнаться в темном, просторном парке за шустрым господином Фандориным?
Насчет Эраста Петровича можно было не
тревожиться. Но вот что будет со мной?
В дверь громко постучали.
– Ваше императорское высочество! В доме
преступник! С вами всё в порядке?
Ксения Георгиевна жестом велела мне спрятаться
за шкаф. Открыла дверь, сказала недовольным голосом:
– У меня страшная мигрень, а вы так
кричите и грохочете. Поймайте вашего преступника, а меня больше не беспокойте!
– Ваше высочество, по крайней мере, запритесь
на замок.
– Хорошо.
Я услышал звук поворачиваемого ключа и вышел
на середину комнаты.
– Я знаю, – лихорадочным шепотом
заговорила Ксения Георгиевна, зябко обхватив себя за плечи. – Всё это
неправда. Он не мог совершить кражу. И ты, Афанасий, тоже на такое не способен.
Я обо всем догадалась. Вы хотите спасти Мику. Я не прошу рассказывать, что
именно вы задумали. Скажи только – я правильно догадалась?
– Да.
Она и в самом деле меня больше ни о чем не
спрашивала. Опустилась на колени перед иконой и стала класть земные поклоны. Я
никогда раньше не видел, чтоб ее высочество проявляла такую набожность, даже в
детстве. Кажется, она еще и что-то шептала – вероятно, молитву, но слов было не
разобрать.
Ксения Георгиевна молилась невыносимо долго.
Полагаю, никак не менее получаса. А я стоял и ждал. Только убрал бутылку виски
в саквояж. Не оставлять же ее было в комнате великой княжны?
Лишь когда в доме все стихло и из парка,
громко переговариваясь, вернулись преследователи, ее высочество поднялась с
колен. Подошла к секретеру, зазвенела там чем-то, а потом подозвала меня.
– Держи, Афанасий. Вам понадобятся
деньги. У меня нет, сам знаешь. Но вот опаловые серьги и бриллиантовая брошь.
Они мои собственные, не фамильные. Эти вещи можно продать. Наверное, они стоят
много.
Я попытался возражать, но она и слушать не
стала. Чтобы не ввязываться в долгий спор, который сейчас был бы совсем не ко
времени, я взял драгоценности, твердо пообещав себе, что верну их ее высочеству
в целости и сохранности.
Затем Ксения Георгиевна вынула из шкафа
длинный шелковый кушак от китайского халата.
– Привяжи это к шпингалету и спускайся.
До земли он не достанет, придется прыгать. Но ведь ты храбрый, ты не побоишься.
Храни тебя Господь.
Она перекрестила меня и вдруг поцеловала в
щеку – я даже растерялся. И, верно от растерянности, спросил:
– Не передать ли что-нибудь господину
Фандорину?
– Что я его люблю, – коротко
ответила ее высочество и подтолкнула меня к окну.
До земли я добрался без членовредительства.
Парк преодолел тоже без приключений. У ограды, за которой располагалась Большая
Калужская улица, почти пустая в этот вечерний час, остановился. Выждал, когда
поблизости не будет прохожих, и очень ловко перебрался на ту сторону – в
искусстве лазания через заборы я определенно добился немалых успехов.
Однако как действовать дальше, было неясно.
Денег у меня так и не появилось, даже извозчика не наймешь. И куда, собственно,
ехать?
Я остановился в нерешительности.
По улице брел мальчишка-газетчик. Совсем еще
недоросток, лет девяти. Кричал что было мочи, хотя покупать его товар здесь
вроде бы было некому:
– Свежий «Грошик»! Газета «Грошик»!
Газета объявлений! Кому кавалера, а кому неве-есту! Кому квартеру, а кому
хорошее ме-есто!
Я встрепенулся, вспомнив о пари с Фандориным.
Зашарил по карманам в надежде отыскать завалявшийся медный грош или копейку. За
подкладкой лежало что-то круглое, плоское. Старинная серебряная монетка,
петровский алтын.
Ну да ничего, авось в темноте не заметит.
Я подозвал газетчика, выдернул у него из сумки
сложенный листок, кинул в кружку серебро – зазвенело не хуже, чем медь.
Мальчишка как ни в чем не бывало поплелся дальше, выкрикивая свои неуклюжие
вирши.
Подойдя к фонарю, я развернул серую бумагу.
И увидел – на первой же полосе, прямо
посередине, вершковыми буквами:
Мой орел! Алмаз мой яхонтовый! Прощаю. Люблю.
Жду весточки.
Твоя Линда.
Пиши на Почтамт, предъявителю казначейского
билета № 137078859
Оно, то самое! Никаких сомнений! И ведь как
ловко составлено – никому постороннему, кто про алмаз и обмен не знает, и в
голову не придет!
Но увидит ли Фандорин эту газету? Как ему
сообщить? Где его теперь искать? Вот незадача!
– Ну как? – раздался из темноты
знакомый голос. – Вот что значит н-настоящая любовь. Это страстное
объявление напечатано во всех вечерних газетах.
Я обернулся, потрясенный такой счастливой
встречей.
– Ну что вы, Зюкин, так удивились? Ведь
ясно было, что, если вы сумеете выбраться из дому, то полезете через ограду. Я
т-только не знал, в каком именно месте. Пришлось ангажировать четырех
газетчиков, чтобы разгуливали вдоль забора и погромче выкрикивали про частные
объявления. Вы непременно должны были клюнуть. Всё, Зюкин, пари вы проиграли.
Плакали ваши замечательные подусники с бакенбардами.
