– Долго еще, Комаров? – спросил я.
– Столько же, если проводник не соврал, – тяжело дыша, отозвался Фарид. В Тайной Палате умеют лазутчиков готовить, но, видно, притворяясь негоциантом, Комаров сноровку потерял. Вкусное вино и обильная еда – самый главный враг для солдата.
– Антуан не выдержит, – шепнул я.
Комаров поморщился. Потянулся было к лицу, очки протереть от грязи, но вовремя остановился. У него не только ладони, все руки были в глине по самые плечи.
– Скоро будет привал. Надо вытерпеть. Ползем, мы отстанем!
И впрямь: проводник, женщины и Жерар с Антуаном уже отдалились от нас.
Ругнулся я про себя, но спорить не стал. В этой щели, да на мокрой глине – не отдых будет, одно мучение.
И мы ползли, все дальше и дальше, под равнодушный перестук капель, по скользкой грязи, все ниже и ниже, а потом, напротив, вверх. Я представил себе пещеру, и мне вдруг почудилось, будто вижу я ее со стороны. Огромная полость, по форме – словно чечевица. Сверху камень, снизу глина. И глина эта медленно-медленно сползает в какую-то дыру посреди пещеры, иначе давно бы уже заполнилась она вся, доверху, на горе мадьярским контрабандистам…
Как могло такое жуткое чудо случиться? Разве могла вода такое сотворить?
Потом у нашего проводника лампа погасла. Комарову пришлось ползти вперед и светить, пока мадьяр, ругаясь, очищал механизм от грязи. Но лампа так и не зажглась, проводнику пришлось забрать лампу у Антуана и зажечь ее. Все польза, старику и этот нетяжелый груз был в тягость.
Все-таки кончается любая мука. Глина становилась все суше и суше, потом сменилась грязным камнем. Потолок ушел вверх, зато слева и справа мы увидели стены. И вскоре, охая и хватаясь за поясницы, мы смогли разогнуться. Антуан стоял, придерживаясь за сердобольную Луизу, и часто, неглубоко дышал. Эх, лекаря бы сюда, лекаря Жана… только смог бы он выдержать этот путь?
Проводник заговорил, и Петер хриплым голосом перевел:
– Он восхищается. Особенно вами, господин Антуан. Он говорит, что никогда бы не поверил, что женщины, ребенок и старик сумеют преодолеть глиняный пирог без остановок. Эта пещера так у них называется. Сейчас будет привал, на целый час. Надо пройти совсем немного, минут пять, и будет привал.
Пять минут превратились в десять. Но зато и место оказалось славным. Небольшая пещера, с высоким потолком и множеством хрупких каменных сосулек, растущих навстречу друг другу с потолка и пола. Здесь было сухо, а вдоль стены вдруг обнаружились грубые дощатые топчаны.
На них все и повалились.
Никогда не поверю, что доски эти тащили от самого театра, через «глиняный пирог». Слишком уж много хлопот, а контрабандисты – народ непостоянный, основательные убежища делать не любят. Да и не стоила бы их игра свеч, если весь груз пришлось бы с такими трудностями доставлять. Наверняка есть поблизости еще один выход, где-то за окраиной Аквиникума из земли выходящий. Через него и доставляется основной товар. Только нам его контрабандисты не покажут, не станут рисковать.
– Откуда здесь доски? – спросил я на всякий случай.
– Есть еще выходы, – подтвердил мои догадки Фарид. – Их много, но нельзя ждать полной откровенности… даже за большие деньги.
– Твоему проводнику не придет в голову сдать нас Страже?
Комаров многозначительно на меня посмотрел, и я осекся. С чего я взял, будто мадьяр совсем уж романского не понимает?
– Нет, не придет, они честные люди и отрабатывают плату, – уверенно заявил Комаров. – К тому же куда выгоднее получить десять раз по сто марок, чем один раз – пятьсот.
Подумал я, сколько на самом деле за наши головы назначено, и решил приглядывать за проводником повнимательнее. Если поймет, кого на самом деле из Аквиникума выводит, сразу бросится в бега, оставив нас дожидаться Стражи во тьме чудовищного лабиринта.
– Антуан, как ты? – позвал я.
Старик ответил не сразу. Но с юмором, что меня порадовало:
– Судя по ощущениям – давным-давно умер.
Я вытянулся на грязных неструганых досках, расслабился. Нечего грустить, и не в таких переделках бывал. Не может весь подземный лабиринт быть таким сложным, все ж таки тут часто люди ходят. Потихоньку, полегоньку, пройдем тридцать километров. Километра три-четыре мы уже миновали.
– Из какой замечательной бани ты нас вытащил, – произнес вдруг Арнольд, косясь на меня. – Сейчас бы в эту баню…
– Дальше будет подземное озеро, – сообщил Фарид. – Все, кто не боится холодной воды, могут в нем вымыться.
– Вода была горячая, – между тем продолжал мечтательно вспоминать Арнольд. – И массажисты…
Я услышал какой-то шум, приподнял голову. Кряхтя и опираясь о топчан, Луиза встала. Подошла к Арнольду, уселась рядом, резким рывком задрала ему куртку. Спросила:
– Поясница болит?
Ошарашенный офицер молчал.
Луиза принялась разминать ему спину. Умело, ничего не скажу!
– У меня муж тоже был здоровяк… вот, Хелен его видала… – проронила Луиза, не прерывая занятия. – И чуть что – сразу за спину хватался. А костоправа не подпускал, боялся, что того враги подкупят и он нарочно хуже сделает. Пришлось мне научиться…
Вот чего у нее не отнять – так это готовности ближнему помочь. Вроде и вздорная баба, и умом не блещет, и за свое место при Маркусе трясется, аж смотреть противно. Но вдруг словно меняется в ней что-то – и кидается, про собственные болячки забыв. Не зря, видно, монашки свою настоятельницу не выдали.
Тем временем проводник тоже встал с лежака. Отошел шагов на десять в темноту, и там сразу же зажурчало. Хелен фыркнула.
Как ни странно, но часа нам для отдыха вполне хватило. Даже Антуан выглядел бодрее, почти как обычно. Я видел, что он украдкой глотнул какое-то лекарство из пузырька, но сделал вид, что ничего не заметил.
От этого зала дорога вновь стала приличной. То древние катакомбы, в которых не то камень, не то что другое добывали, то промытые водой пещеры – но обычные пещеры, не такие странные, как глиняный пирог.
И шли мы довольно бодро. Долгих дискуссий вроде той, что Маркус с Фаридом вначале устроили, больше не возникало. Хватало чем глаза занять, чтобы рот закрылся.
Встречались залы с каменными сосульками. Иногда невзрачными, а иногда чудными. Было, к примеру, место – там проводник нарочно остановился. С потолка там свисала одна сосулька, огромная, покрытая бахромой белых лепестков тоньше бумажного листа. А из пола навстречу ей росли другие сосульки, поменьше и попроще. С одной стороны – двенадцать, и с другой – одиннадцать.
Мадьяр-проводник заговорил, Петер с воодушевлением перевел:
– Этот зал зовут Залом Искупителя. Верхняя колонна символизирует Искупителя, а нижние – одиннадцать апостолов-предателей с верным Иудой и одиннадцать уверовавших римских легионеров.
