- Я тоже не сахар, - призналась Эмма Ивановна Франк. - Но я все-таки гораздо моложе - столетия на два с половиной. Раньше меня называли "чертенок". Я и сейчас, в сущности…
- Смелое признание! - рассмеялся наконец Станислав Леопольдович. - Но у меня, знаете ли, куча родственников. Очень старых. И очень больных. Эмма Ивановна Франк не отвечала.
Она достала платочек - белый, батистовый - и приложила к левому глазу. Она плакала.
- Вы же сказали, что у Вас нет никого. Не возражайте, я все поняла. Вы не хотите со мной жить. Скажите честно, Вы решили, что я… порочна?
- Господи, да о чем Вы! Поймите, со мной нельзя жить, у меня… у меня болезнь - страшная, неприятная, отвратительная!
- Я люблю Вас, - сказала Эмма Ивановна Франк в землю. - Мне неважно, какая у Вас болезнь. Я любила Вас всегда. - И - подняв уже глаза: - Ладно. Мне пора петь. Я… я не должна быть такой настойчивой, но на всякий случай Вы запомните мой адрес…
- Это ни к чему, - остановил ее Станислав Леопольдович. - Я найду Вас сам, если… если что.
И Эмма Ивановна Франк начала уходить в сторону - сухонькая старушка на тонких каблучках, с белым батистовым платочком в руке - крохотным флажком капитуляции, капитуляции, капитуляции…
- Прекрасная ты моя Дама! - тихо-тихо сказал Станислав Леопольдович, опустив голову, чтобы не смотреть ей вслед… На руку капнуло. - Слеза, - вчуже подумал он и вздрогнул: - Откуда у меня слеза, ведь я тень!
Глава СЕДЬМАЯ
У АИДА Александровича
- На каком это языке?
- Я не поняла… кажется, не по-русски. Ты какой учила?
- Английский, но… это не по-английски.
- Аид Александрович, Аид Александрович, она что-то говорит, мы не можем понять!
Аиду Александровичу было восемьдесят семь лет. Он выглядел лет на двадцать моложе: сухой, как старое дерево, и даже весь немножко поскрипывающий… нет, похрустывающий - халатом, накрахмаленным до одеревенелости. Аид Александрович носил круглые небольшие очки в тонкой стальной оправе: за стеклами были острые, стальные же глаза, впивавшиеся в собеседника, как отравленный дротик. И ходил он странно - буратиньей походкой, педантично сгибая и разгибая колени, словно голень приделана к бедру шарниром. Язык имел острый, как хирургический нож, и рассекал им все, что попадалось под руку, - причем сшивать потом было очень трудно, да и ни к чему: сшитое рассекалось снова - без сожаления. Впрочем, говорил совсем скупо: чуть ли не несколько слов за день. Однако хватало - и большего уже не хотелось. Буратиньей походкой Аид Александрович подошел, прислушался.
- Древнегреческий.
- Ой, Аид Александрович, откуда Вы знаете?
Ответа не последовало. Озадаченная практиканточка подождала даже больше, чем было положено. Она не знала местных традиций и опять спросила:
- Отчего это происходит? Она ведь, вроде бы, не гречанка…
- И не похоже, чтобы древняя, - охотно на сей раз подхватил Аид Александрович. - Двадцать четыре века пролежать в земле - и так сохраниться… сомнительно, а? - Практиканточка заткнулась раз и навсегда, а врач позвал в пространство: - Рекрутов! - И возник из пространства ночи молодой розовощекий херувим.
- Здесь, Сергей Степанович, мы имеем дело с чрезвычайно интересным явлением постепенного включения сознания: сначала начинают работать глубинные клетки мозга и лишь потом - периферийные. Вы свободны.
Освобожденный Рекрутов машинально отправился восвояси, не будучи в силах осмыслить предложение-такой-длины из уст Аида Александровича и все еще заглатывая на ходу последние слова, словно желудочный зонд.
- Я не понял, - сказал он у двери, почти уже выйдя. У херувима оказался густой, подземельный какой-то бас.
- Вернитесь, - потребовал Аид Александрович. Рекрутов вернулся.
- Повторяю. Глубинные клетки мозга хранят информацию, прочно забытую, - она и выплывает прежде всего, если считать, что мозг включается постепенно - от центра к периферии. По-видимому, в глубине сознания этой девушки - греческий… гм, древнегреческий язык: она могла изучать его в кружке, на первом курсе института или где угодно, но со временем язык забылся, ушел в пассив. Когда она выйдет из состояния шока, т.е. мозг ее полностью включится, периферия активизируется - и тогда девушка, может быть, не вспомнит ни одного слова по-древнегречески. Теперь все ясно?
- Почти. Хотелось бы, однако, понять, о чем она говорит, - просто так, из любопытства.
- Что ж, если угодно… Да нет, она просто бредит. В ее словах нет смысла. Судите сами: "Они поставили опыт… он, это он поставил опыт от их имени… за тобой наблюдают… за каждым наблюдают… страшное общество; все наблюдают друг за другом, а он наблюдает за всеми… наблюдающий за наблюдателями… сорок монет"… Достаточно?
Рекрутов пожевал губами, сказал из-под земли: - Достаточно, наверное. Спасибо… А это не могут быть события какие-нибудь - те, которые с ней действительно происходили?
- Чтоб сообщать о них на древнегреческом?
- Почему бы и нет? Если предположить, например…
- Не надо ничего предполагать. Знать надо. Вы свободны опять.
Рекрутов сделал несколько шагов.
- Но, может быть…
- Да замолчите Вы наконец! - вскрикнул, почти взвизгнул Аид Александрович. - Не суйтесь не в свое дело. Выйдите отсюда! И вы тоже! - он ткнул пальцем в насмерть перепуганных практиканток, недавно присланных в отделение соматической психиатрии.
Все трое кинулись вон из палаты - что называется, взапуски. А Аид Александрович быстро опустился на одно колено, приблизил лицо свое к самому лицу бредившей. Он весь дрожал, и глаза были безумными: преступник-маньяк за несколько секунд до преступления. Он вбирал в себя древнегреческий текст, он как бы пил его, хмелея от каждого нового слова.
- …он хочет поймать тебя на невнимательности… но ты не давайся, ты обернись… нужно успеть увидеть все, успеть не пройти мимо… я погибну, но игра стоит свеч… запомни то, что увидел… оно пригодится… это твой козырь… так царь Аид играл с тобой, помнишь… и я погибла тогда… но есть нечто сильнее любви… и я опять погибаю… о, выше любви, больше любви - и я смеюсь над тобой, царь Аид…
Она говорила все тише: Аид Александрович почти припал к ее губам. Он напоминал теперь хищную птицу, вонзающую в жертву клюв, - не дай бог, чтобы кто-нибудь вошел сейчас в палату. Но кончился, кончился шепот, питавший его, - и Аид Александрович отвалился от кровати, словно напившись крови… вампир, удовлетворенный полностью. Все остальное его как бы уже и не интересовало. Он поднялся, вытер о халат вспотевшие руки и улыбнулся - не приведи господи увидеть, какою улыбкой!
- Так-так-так-так… - пропел он над почти-трупом девушки. - Все, стало быть, отлично. Рекрутов! - и не дожидаясь ответа, отправился к двери, в проеме которой белел уже херувим, с почтением врача пропустивший. - Посмотрите за ней.
