– Как его звали? – оживился Сын Бернар.
– Мы не спросили… – развели руками лысые.
Сын Бернар посмотрел на них так, как млекопитающие смотрят на пресмыкающихся перед ними.
– Понимаете ли вы сами, что наделали?
– Да нет, где уж нам! – махнули руками лысые.
– Только что вы лишили меня возможности узнать имя того, кто меня любит! – поставил их в известность Сын Бернар. И безутешно зарыдал.
Лысые подошли к Сын Бернару и принялись гладить его. Потом один из них достал из кармана кусок кровяной колбасы и дал Сын Бернару. Тот съел и почувствовал себя не в пример лучше.
– А вы кто такие? – спросил он в знак благодарности.
– Мы – потерявшие человеческий облик, – был ответ.
Сын Бернар пристально вгляделся в лысых:
– Это я вижу. Имеется в виду – чем вы занимаетесь?
– Раньше мы работали на раздаче в кафе «Холодные закуски», а в свободное время пили кровь вместе с мертвым Львом. Он убивал ходоков и угощал нас свежей кровью. Но теперь мы раскаялись и не знаем, что делать дальше.
Услышав про ходоков, Сын Бернар чуть не лишился (но не лишился) рассудка.
– Где мертвый Лев? – вскричал он.
– Его только что связали и запихали в тюк, – сказали лысые и вызвались отвести Сын Бернара на место происшествия.
…Из тюка раздавались истеричные женские вопли. Сын Бернар развязал тюк, и оттуда выскочила смертельно бледная и растрепанная Кузькина мать со следами клыков на шее. Лысые мертвецы, всякого перевидавшие, еле устояли на ногах при ужасном виде ее.
– Так мы не договаривались! – сразу набросилась Кузькина мать на Сын Бернара. – Вы зачем ко мне вампиров подсаживаете?
– Это не я! – защитился Сын Бернар.
Лысые же, стараясь не смотреть на Кузькину мать, а смотреть в окно на плодоносящую яблоню, объяснили, что вампира подсадил тот, кого потом унесло волной чувств.
– Можно подумать, мне это что-нибудь говорит! – возмутилась Кузькина мать. – Откуда мне знать, кого тут у вас волной чувств унесло… Я лежала в тюке на полу, и вдруг засовывают туда вампира полоумного, который тут же впивается мне в шею, начинает кровушку мою сосать! Почти всю высосал, гад!
– Он же связан! – воззвал к ее рассудку Сын Бернар.
– Связанные тоже кровь хорошо сосут, – отклонила воззвание Кузькина мать и пихнула тюк ногой. Тюк не шевельнулся.
– Обпился! – злорадно констатировала Кузькина мать. – Обпился и подох.
– У Вас, небось, кровь ядовитая, – зачем-то предположил Сын Бернар.
Лысые засмеялись, а Кузькина мать обиделась.
– Вы чего? – спросил Сын Бернар не то у нее, не то у лысых.
Кузькина мать не ответила, а лысые ответили:
– Смешно… Вампиру любая кровь хороша: и ядовитая, и не ядовитая. Он не от качества крови из строя вышел, а от количества. Но он вернется в строй, – заверили они.
– А кстати, где Ближний-то? – возникла реабилитированная Кузькина мать.
Так Сын Бернар и узнал, что тем, кого смыло волной чувств к нему, был Ближний.
– Не постигаю! – элегантно изумился Сын Бернар. – Он же Редингота любил больше жизни… помнится, из-за того с жизнью и расстался. А теперь, оказывается, он уже меня любит… Постыдное какое непостоянство – прямо на грани проституции!
– При чем тут проституция? – поморщилась Кузькина мать, не любившая неточного словоупотребления. – Проституируют, напомню, за определенное материальное вознаграждение. Вы ведь не хотите сказать, что Ближний за свою к Вам любовь денег с Вас требовал?
– Мы с ним не успели поговорить… – заметил Сын Бернар и обратился к лысым мертвецам: – А денег тот, которого волной унесло, за свою любовь не требовал?
– Денег не требовал, – заверили лысые мертвецы. – Он любил Вас, ничего не требуя взамен…
– Как благородно! – восхитился Сын Бернар.
– Кстати, – воспользовались случаем высказаться лысые мертвецы, – Вас не беспокоит, что человек рядом с Вами кровью истекает?
– Это какой же человек? – попытался вспомнить Сын Бернар.
– Да тот, которого мертвый Лев прирезал…
Вспомнив-таки, Сын Бернар бросился к направляющемуся в эту минуту в рай прирезанному и, остановив его в пути, оказал ему сначала первую, а потом на всякий случай вторую, третью, четвертую и пятую медицинскую помощь. После этого прирезанный (его фамилия была Тимоффеев) воскрес, вскочил на резвые ноги и деловой походкой заходил по штабу…
– Чего это Тимоффеев-то заходил? – осудила прирезанного Кузькина мать.
– Он ходок, – объяснил Сын Бернар. – Пришел издалека, как все они. Ну, и вот… ходит по инерции.
– А долго он так будет? – спросила Кузькина мать, которую раздражал всякий непокой.
– Пока не поговоришь с ним о том о сем, – вздохнул Сын Бернар.
– Иди сюда, Тимоффеев, – пожалела ходока Кузькина мать. Когда тот подошел, она заглянула ему в глаза и участливо спросила: – Ты чего?
– А того, – сказал Тимоффеев, закрыв глаза от ужаса.
– Чего того-то?
– А ничего! – нашелся даже и с закрытыми глазами Тимоффеев. – Земляки вот по делу послали… пойди, просят, поговори там с главным. За идею, тоись, поговори. Ну, я и пошел как дурак. А главный, он убийца оказался! Расскажу теперь землякам-то, которые в Сибири спички берегут, – мы вам такого красного петуха пустим на всю Россию… не пожалеем отчизны!
– Да ты главного-то не видал, ходок! – поспешил предотвратить пожар Сын Бернар.
– Как же не видал, когда он-то меня и прирезал? И кровушку мою сосал! Упырь он, главный ваш!
– Это не главный был! – от имени исторической правды вскричала Кузькина мать. – Это просто один из… один из… – Она не нашла, как определить мертвого Льва.
– Соратничек, – помог ей Тимоффеев. – Всегда у вас так, на соратников сваливать: дескать, главный ни при чем – это те, кто с ним, во всем виноваты!..
– Да заткнитесь Вы, Тимоффеев! – приструнила ходока Кузькина мать. – Наш главный сейчас в Швейцарии.
– Понятное дело! – поддержал ходок. – На то он и главный, чтобы в Швейцарии быть… Вот и вечно они так: намутят, намутят, а сами – ррраз, и в Швейцарию! Ну, мы ему петуха красного пустим – мигом из Швейцарии-то прилетит.
Ходок открыл глаза, решительно развернулся и быстро направился к двери.
– Погодите! – крикнул Сын Бернар.
– Изыди, сатана! – плюнул в его сторону Тимоффеев, продолжая движение. – Вот расскажу землякам, какие тут у главного прихлебатели-то – с песьими головами! И про бабу евонную расскажу… которая страшнее смерти, – покосился он на Кузькину мать, взглянуть, однако, не рискнув.
