– Это какой же – «мой»? У меня своего нету.
– А который на брегах Невы сидел.
– Я не уверена, что это мужик… – вздохнула Марта. – Я слышала, что он, может быть, кот. Или барашек. Кот любви, стало быть… Нет, барашек любви! – Она усмехается и смотрит в сторону автора настоящего художественного произведения, явно ища поддержки. Но автору нечем ее поддержать: он подобными дурацкими категориями не пользуется!
– Вы откуда такая?
Этот вопрос задала, конечно, Умная Эльза – автору-то уж как-нибудь известно, откуда Марта такая!
– Из сумасшедшего дома, – не солгала Марта.
Умная Эльза облегченно вздохнула:
– Господи, да что ж Вы раньше-то не сказали? Теперь понятно все… бедная Вы моя. А я ей – про мужиков! Конечно, он кот… конечно, барашек: коты любви и барашки любви на брегах Невы – обычное дело. Я сама встречала там двух котов любви и трех… нет, четырех барашков любви!
Не осуждайте ее, Марта. Она хоть и не очень, как Вы уже заметили, развитая, но добрая девушка из простой змбрафльской семьи. А настолько бездарно врать может лишь чистая душа – так что поверьте ей, Марта! Поверьте и улыбнитесь.
Марта улыбнулась Умной Эльбе и снова горячо обняла ее:
– Вы счастливее, чем я. Целых два кота любви и целых четыре барашка!.. Кого же из них Вы предпочли?
После этого вопроса Марты даже автор настоящего художественного произведения не понимает, какая именно из двух юных особ сумасшедшая… Впрочем, может быть, это одна и та же особа, которая попросту разговаривает сама с собой! И сама себе отвечает:
– Я не предпочла никого. Я решила посвятить себя Богу.
…вернувшись с улицы, два мертвеца застали конец фразы – и один из них шепотом сказал другому:
– Никакого Бога в настоящем художественном произведении нет!
Второй не согласился с ним:
– Бог есть в каждом настоящем художественном произведении.
Впрочем, высказывание это утонуло в криках новых мертвецов, ворвавшихся извне и подчинивших себе всю чертову прорву событий, которые нам с вами еще предстоит пережить.
…Кстати, обилие происходящих на этих страницах событий, вне всякого сомнения, мило сердцу дорогого мне читателя. И тысячу раз был прав старый и даже мертвый уже Зигмунд Фрейд, вводя в свои научные построения понятие сублимации, ибо куда же мы без сублимации – особенно там, где речь идет об искусстве! Бедность событиями, отличающая собственную жизнь читателя, понятное дело, заставляет его требовать такой насыщенности событиями от художественного произведения, что художественное произведение трещит по всем швам. Автору бывает больно слушать этот треск – и он, как правило, не слушает. Тем более что ему и не до того: он изо всех сил пытается удержать в руках расползающуюся во все стороны ткань повествования. Причем ткань – даже будучи сдерживаемой опытными руками – расползается, тем не менее, и скоро обрывки ее приходится искать в таких краях, даже названия которых автору неведомы.
ГЛАВА 10
Воронка в пространственно-временном континууме
Вот, один из обрывков обнаруживается… – и обнаруживается вовсе где-нибудь в местечке под птичьим названием Канары. Канары – это острова. Архипелаг.
На них, на нем – архипелаге, то есть, – принято ничего не делать, а только отдыхать. Чем все и занимаются – как аборигены, так и гости. Кстати, а не настало ли время отдохнуть – причем и нам, то есть вам, конечно (ибо моей-то душе нет отдыха ни днем, ни ночью!), и тем из героев, кто особенно устал?
Хотя из героев-то тут, по совести говоря, никто особенно не устал. Главные персонажи, если вспомнить, обуреваемы идеей построения Правильной Окружности из спичек, а второстепенные… или, во всяком случае, пока второстепенные – ничего еще, в сущности, и не делали. Такие, скажем, как Умная Эльза или вот… ну, кто бы… Случайный Охотник. Кстати, чего уж тогда мудрить – пусть эти двое и отдыхают на Канарах, а потом поженятся: в настоящем художественном произведении женитьба обязательно случиться! Причем лучше всего неудачная, ибо каждая несчастная семья несчастна по-своему. Так сказал Лев Толстой, который про несчастные семьи все знал, а про счастливые – ничего, и потому ему казалось, что все счастливые семьи на одно лицо!
Итак, давайте насильно поженим Умную Эльзу и Случайного Охотника. Насильно – это потому, что добровольно они на это никогда не пойдут: Случайный Охотник там у себя во льдах, небось, и женщины-то ни одной как следует не видел – Умная же Эльза посвятила себя богу, а боги все равно никогда ни на ком не женятся.
Только мы давайте их позднее поженим, не прямо сейчас – прямо сейчас они даже не знакомы.
Стало быть, так…
Умная Эльза и Случайный Охотник – по отдельности, но оба впервые – сходят с борта океанского лайнера на щедрую землю Канар. Щедрая земля Канар качается у них под ногами: так всегда бывает, когда за загорелой спиной – несколько дней плаванья. Поэтому Случайного Охотника и Умную Эльзу качает – и щедрая земля Канар уходит из-под их ног в сторону Свана… то есть в направлении, видимо, Франции, поскольку именно там жил и умер Сван.
Как знакомятся люди? Всем известно, что по-разному… есть даже целый ряд способов, о которых мало кто знает. Редких способов. Редчайших. Один из них и приходится на данную непростую ситуацию, в которой возможность знакомства практически исключена: слишком уж они непохожи друг на друга, Случайный Охотник и Умная Эльза. У них нет вообще ничего общего… и один черт знает, что могло бы их свести! Какое-нибудь совершенно редкое обстоятельство. Обстоятельство времени. Обстоятельство образа действия. Обстоятельство места.
Обстоятельство времени уже сыграло свою роковую роль: Умная Эльза и Случайный Охотник прибыли на Канары од-но-вре-мен-но. Но этого явно мало: далеко не все, кто прибывает куда бы то ни было одновременно и даже од-но-вре-мен-но, женятся!
Возьмем тогда скорее обстоятельство образа действия – и посмотрим на… мда, образ действия наших героев. Мы видим, что их качает. Но вопрос тут в том, до какой степени это «качает» может рассматриваться в качестве действия. Вообще говоря, те, кого «качает», сами по себе никакого действия не совершают, но отдаются во власть внешних сил. «Отдаваться» же – это, на первый взгляд, действие. Особенно если вспомнить Игоря Северянина: в одном из своих стихотворений он пытается доказать (правда, тщетно), что «отдаваться» есть такое же действие, как «играть», «просить», «дать», «истомить», «полюбить» – вот как это выглядит в поэтическом контексте:
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
