– Я же не крытый рынок строить собрался! – рассвирепел Кикимото. – Я же произведение искусства создаю! Вы бы еще Леонардо обязали заявку заранее подавать – перед тем, как он писать Мону Лизу решил…
– Леонардо тут ни при чем. Он давно умер. И он был гений. А Вы – Кикимото.
Кикимото подошел к инспектору и с размаху ударил его по роже: удар получился неловкий.
– Дайте-ка я, – сказал Любой Дурак и отвесил инспектору такую оплеуху, что тот рухнул на пол мастерской глыбой неотесанного мрамора, чуть не проломив пола.
Покуда инспектор лежал без сознания и бытия, Любой Дурак сказал:
– Пора нам отсюда сматываться.
– А как же материалы? – растерянно спросил Кикимото. – Когда я еще наберу столько яичных скорлупок?..
– Да я Вам столько и даже больше за неделю наем, – пообещал Любой Дурак. – Были бы яйца – едоки найдутся!
– Если Вы думаете, что я умер, то глубоко ошибаетесь, – вдруг произнес инспектор вполне сознательно и бытийно. – Я жив и здоров. А Вам придется ответить перед законом. За самовольное строительство закрытого помещения и за оскорбление официального лица… даже за разбитие официального лица при выполнении одной служебной обязанности. – И он приложил к своему официальному лицу смоченный кровью носовой платок.
– Вот ведь привязался! – вздохнул Любой Дурак. – А подкупить Вас можно?
– Я неподкупен, – исчерпал вопрос инспектор.
Перестав вертеть в руках деньги, Любой Дурак снова спрятал их в рюкзак и сказал:
– А я вот подумал… мне-то чего здесь надо? Пойду я.
И он ушел, оставив присутствующих в полном недоумении.
– По-моему, Вы обидели его своей неподкупностью, – с грустью сказал Кикимото.
– Не может быть! – схватился за голову инспектор. – Что же теперь делать?
Кикимото пожал плечами. Потом сосчитал склеенные скорлупки и вынул бумажник.
– Значит, так, гадюка, – сказал он инспектору. – Или бери тринадцать иен, или проваливай.
– Почему тринадцать? – выпучил глаза инспектор.
– Потому что закрытое помещение, за которое ты намерен меня оштрафовать, построено пока не из четырех миллионов двухсот тысяч ста сорока трех скорлупок, как ты сказал, а всего из тринадцати. Остальные четыре миллиона двести тысяч сто тридцать скорлупок с закрытым помещением ничего общего не имеют, а являются просто строительными отходами.
– Какие же они отходы, – завозмущался инспектор, – когда они все целенькие?
– Сейчас целенькие, а через минуту уже не целенькие будут!
С этими словами Кикимото бросился топтать скорлупки, приговаривая:
– Заявку ему подавай! Ишь, мерзавец! Ты бы заявку у Родена спрашивал, когда он «Мыслителя» ваять начинал! Или у Моцарта, когда тот приступал к сороковой симфонии! Или у великого русского народа – накануне создания им сказки «Финист ясный сокол»!
Страшный хруст четырех миллионов двухсот тысяч ста тридцати скорлупок сотрясал южную оконечность Испании. Люди выбегали из домов, подозревая начало землетрясения, и бежали в сторону моря. Только простодушная Пакита бежала в обратную сторону: она рвала на себе редкие волосы и кричала:
– Спасайся, любимый! Уходи к побережью…
Однако, влетев в мастерскую и поняв, в чем причина шума, она перестала рвать на себе редкие волосы и спросила с болью в правом подреберье:
– Что с тобой, любимый?
– Я крушу тут все к чертовой матери! – хохоча безумным смехом, отвечал Кикимото. – Шиш вам всем, а не Купол Мира! Хрен вам всем собачий!
– Как это – «хрен собачий»? – заинтересованно спросил инспектор.
– Не ищите, не ищите логики в его высказываниях! – вскричала простодушная Пакита. – Он сошел с ума. Так или приблизительно так ведут себя все великие художники, отвергнутые современниками.
– Разве он отвергнут современниками? – удивился инспектор.
– Конечно, отвергнут! Неужели Вы не понимаете, селезень, что Вы один из них? У Вас же на руках его кровь!
– У меня на руках моя собственная кровь, – защитился инспектор. – Из моей же рожи, разбитой Вашим любимым на пару с Любым Дураком.
– А где Любой Дурак? – огляделась простодушная Пакита.
– Обиделся на меня и ушел, – смутился инспектор.
– Вы просто какой-то гонитель всего чистого и светлого! – разъярилась простодушная Пакита.
– Разве Любой Дурак был чистым и светлым? – Инспектор выглядел изумленным.
– Как же Вы быстро его забыли! – покачала головой простодушная Пакита. – Так же быстро Вы забудете и вторую свою жертву – Кикимото, умирающего у Вас на глазах.
Бросив поспешный взгляд на Кикимото, инспектор с ужасом увидел, что тот действительно при смерти. Он лежал на вершине ослепительно белой горы посиневшим – и предсмертная судорога сводила его члены предложения.
– Вызывайте врача! – закричал инспектор.
– Поздно, – голосом судьбы откликнулась простодушная Пакита. – Поздно и ни к чему. Дайте ему и в этом разделить судьбу всех великих художников. Ни один из них не остался в живых. Возьмем хоть Веласкеса или… – Простодушная Пакита явно хотела взять еще кого-нибудь, но слезы чуть не задушили ее, и она замолчала. Впрочем, тут же непроизвольно рассмеялась, – увидев, что инспектор принялся делать массаж сердца уже практически мертвому Кикимото. Слабой рукой Кикимото с силой отпихнул от себя нависшую над ним тушу инспектора и опочил навеки.
– Мир его праху! – сказал инспектор.
– Да какому праху! – до глубины души возмутилась простодушная Пакита. – Он же только что умер… а Вы говорите о нем так, словно он давно разложился весь! Посмотрите на него: какой свеженький лежит…
Тут она нечаянно уронила на уже окаменевшее тело Кикимото темноволосую голову, чуть не разбив себе череп, и завыла традиционным для этих краев воем под названием «Вой девушки, у которой умер возлюбленный». От этого воя внутри у инспектора похолодело.
– Не простудитесь! – проявила заботу простодушная Пакита, не переставая выть. – Кстати, почему бы Вам вообще не уйти туда, откуда Вы пришли?
– Да я уже и не помню, откуда пришел, – растерялся инспектор.
– А Вы помните, кто Вы и куда идете? – воя, задала философский вопрос простодушная Пакита.
Инспектор помотал головой, державшейся у него на липочке.
– Вы – что, вообще не помните ничего про себя? – Вдова пристально поглядела на инспектора, словно желая внушить ему идентитет.
Через паузу Станиславского инспектор сказал:
– Почему же… помню кое-что!
Тут он подошел к трупу и, грубо оттолкнув простодушную Пакиту, схватил мертвого Кикимото за руку. Разжав ему пальцы, инспектор извлек на свет тринадцать иен и опустил в карман пиджака.
