Младшего мутило от острой приправы, разбавленной холодной водой, но положение оставалось еще до какой-то степени терпимым… Однако вскоре оно перестало быть таковым: когда в один страшный день мать увидела, что ни ей, ни детям больше нечем прикрыть бренные их тела. А Он… этот всеобщий любимец Он! – Он ничего не замечал. Ему, видимо, казалось, что так оно и должно быть – и что если уж Ему самому все равно, есть или не есть, носить одежду или не носить, то и всем остальным это должно быть безразлично. Из школы, где учились дети, начали приходить учителя: интересовались, почему мальчики являются на занятия нагими… Он отвечал учителям, что красота детского тела всегда была источником вдохновения великих художников прошлого, и извинялся перед учителями за то, что Его собственное голое тело, которое Он предъявлял им, уже давно не детское. Учителя и Он говорили на разных языках… они – по-английски, а Он – на латыни… причем иногда на вульгарной. Некоторое время спустя все вокруг начали судачить о том, что детей лучше отдать в детский дом, а родителей – во взрослый. На бесконечные просьбы сделать хоть что-нибудь Он отвечал смешками – или вообще ничего не отвечал, а в одно осеннее утро раздал домашним по паре бумажных крыльев, которые почти три года вырезал и приспосабливал к законам аэродинамики. Он сказал, что сейчас – прямо на новых крыльях – все они улетят на юг, и показал, как надевать крылья и как летать…
– Но я-то не дура была… – вдруг призналась в сокровенном Ы Е, – я понимала, что эта катавасия с крыльями нужна только для того, чтобы всей семьей лететь за Его капризной вертихвосткой, которую, видите ли, перестала устраивать местная погода! И я запретила мальчикам пользоваться крыльями, хотя некоторые из них – в основном малыши – уже нацепили их на спины и приподнялись над землей. Он, помню, сказал тогда, что наши мальчики напоминают ангелов… Но я быстро ссадила детей на землю, сорвала крылья, разодрала их в клочья и растоптала! А Он, прижимая к груди крылья, вырезанные Им для себя, смотрел на меня такими глазами, как будто я раздирала в клочья полотна Лукаса Кранаха Старшего… Потом я сказала детям: «Мы уходим, дети. Но не на юг, а на восток… чтобы больше никогда не видеть это чудовище». Дети сильно плакали: они, по молодости, очень любили Его. Но Богов все любят, в этом нет ничего удивительного. А дальше… дальше мы прибыли в Японию, ибо ничего восточнее Японии в мире нет, и я устроилась уборщицей, а уже через несколько лет получила высокую награду – медаль, на которой было выгравировано «Уборщица Всей Японии».
– Вы одна убирали всю Японию? – против воли перебила Ы Е Умная Эльза.
– А чего ее убирать-то особенно? – рассмеялась Ы Е. – Она и так чистая!
Они помолчали.
– Я ненавижу Вас, – вдруг сказала Умная Эльза, на сей раз прекрасно справившись с распухшим языком.
– За что? – удивилась Ы Е.
– За все такое, – честно ответила Умная Эльза.
– Ну, за это меня многие ненавидят! – рассмеялась Ы Е. – Вот и Кикимото тоже…
– Чем он сейчас занимается? – спросила Умная Эльза.
Ы Е покраснела, как балерина из балета Бориса Асафьева «Пламя Парижа».
– Совестно сказать… – вздохнула она, но сказала: – Кикимото где-то за границей, работает над первым в своей жизни монументальным проектом, громадной инсталляцией под названием «Купол Европы»… – Тут Ы Е – против японских традиций – зажмурилась и, глотая слезы стыда, закончила: – …из яичной скорлупы. – Не в силах долее сдерживать себя, она почти выкрикнула: – Из скорлупы десяти тысяч семисот пятидесяти биллионов яиц!
Умная Эльза с облегчением вздохнула. Жизнь вдруг показалась ей бесконечно прекрасной. В проеме двери она увидела главного врача в новой с иголочки рубашке, делавшего ей какие-то знаки. Умная Эльза сразу поняла, что ее выписывают и что теперь она вольная птица.
– Я вольная птица, – сказала она Ы Е, – и я улетаю от Вас!
– Погодите! – закричала Ы Е. – Вы же еще не рассказали мне про Него… как Он сейчас? Что он делает?
– Он так и остался Богом… Японским Богом, – откликнулась Умная Эльза с подоконника и сиганула вниз с седьмого этажа Центральной Токийской Больницы.
Летать Умная Эльза не умела.
Уже во время падения она вспомнила об этом… об этом и многом другом, пережитом ею, – и непосредственно перед смертью задала себе вопрос: «А не напрасно ли прожита моя жизнь?» Вопрос был трудным, ибо состояние отрезка Абсолютно Правильной Окружности из спичек на территории Японии явно оставляло желать лучшего. Монументальная композиция из спичек «Никогда и ни при каких обстоятельствах не забудем мать родную», украшающая Национальный Парк, вне всякого сомнения, была самим совершенством, но при этом явно не тем, чего ждал от Умной Эльзы Японский Бог, командировав ее сюда… Может быть, задуманное ею самое красивое харакири в истории Японии и в самом деле убедило бы Японского Бога в том, что композиция из спичек в Национальном Парке способна соперничать с Правильной Окружностью из спичек, но теперь… что ж теперь говорить о харакири! И все-таки, все-таки, все-таки… как посмела она, Умная Эльза, настолько забыться, настолько поддаться творческому экстазу, чтобы принести в жертву пусть и совершенной композиции самую величественную из идей человечества – идею Абсолютно Правильной Окружности из спичек?
Почти касаясь асфальта целым еще черепом (а она летела черепом вниз), Умная Эльза никак не могла найти ответа на мучительный свой вопрос. Она с трудом опустила глаза к небу, словно надеясь прочитать ответ там – среди белых облаков, сосредоточенно плывших над Токио. Но ответа не было и в облаках.
Тогда Умная Эльза решила за оставшееся от ее непонятной жизни время написать Японскому Богу письмо и честно рассказать ему в этом письме о том, насколько сильно повлияла на нее своеобразная японская культура и как своеобразная эта японская культура изменила все ее представления о должном. Изловчившись на лету, Умная Эльза выхватила из широких складок кимоно небольшую пачку рисовой бумаги, баночку с тушью, новую кисть и принялась выводить по гладкой рисовой поверхности:
«О, Японский Бог!
В каких же все-таки странных условиях происходит иногда эпистолярный контакт!
Я вспоминаю Тебя, когда-то писавшего мне на спине Марты в полете к Парижу… Теперь – моя очередь, и уже в первых строках моего письма я должна извиниться перед Тобой за мой, может быть, не очень разборчивый почерк: дело в том, что в настоящий момент я уже практически касаюсь черепом асфальта, ибо сиганула с седьмого этажа Центральной больницы города Токио, почувствовав себя вольной птицей, но забыв о том, что не умею летать. Впрочем, я все же надеюсь, что то положение, в котором сейчас находится мое тело, необязательно так уж пагубно отразится на моем с детства красивом почерке, чтобы он сделался совсем нечитаемым…
Падая вниз, я успела хорошенько поразмыслить о многом, многое пережить заново и многое понять…
Моя безбедная, но пустая жизнь в родном городке, моя маленькая должность телеграфистки волею судеб приняла в один прекрасный – я повторю это слово: прекрасный! – день совершенно неожиданный оборот. Величайшая из идей человечества – идея построения Абсолютно Правильной Окружности из спичек – ворвалась в мою жизнь и осенила ее – сначала своим крылом, а потом – Твоим поцелуем, Японский Бог… Смыслом моего земного существования и стала с тех пор она – Абсолютно Правильная Окружность из спичек в масштабе восточного полушария. О, я была по-настоящему счастлива, ощущая величие возложенной на меня миссии – отвечать за японскую часть Окружности.
