И заслужил безмолвное согласие.
Ярема наморщил нос, задумался.
– Так! Слушай мою команду! Капитан и вы, Федор Дмитриевич, вытащите из воды тех тварей, что мы подстрелили. Вы же, Михаил Александрович, стреляйте во все непонятное, что будет к вам приближаться. Всем все ясно?
Они кивнули.
– Ребята, амфибии вполне могут быть ядовиты, судя по окрасу, – предостерег их Михеев. – Так что тащите за хвост, на голове у них паротиды, околоушные железы, выделяющие нейротоксин. При таком размере… сами понимаете.
– Я поеду в штаб, – продолжил Ярема. – Нужна помощь, чтобы перетащить этих тварей в грузовик и доставить в лагерь. – Полковник строго посмотрел на Полеводова. – Капитан, не упустите этого моллюска! Если будет нужно, то хоть за яйца его веревкой к скале привяжите, но уйти до моего возвращения он не должен. Не отходите ни на шаг. И поливайте его водой, чтоб не сдох. Головой отвечаешь! Понял?
– Так точно! – козырнул Полеводов и поморщился, схватившись за грудь.
– Сильно болит? – осведомился полковник.
Капитан кивнул:
– Терпимо.
– Орден получишь – мигом тебя вылечит.
– Можно вопрос? – сказал Михеев.
– Задавайте. – Ярема сжал губы.
– Что вы собираетесь делать с этим животным в дальнейшем?
Вдруг полковник замер, взгляд его застыл, точно он занялся комплексным сканированием своего мозга. А потом ударил себя по лбу:
– Какой я дурак! Какой дурак! Как же я мог забыть и не сопоставить такие факты!
Михеев, Полеводов и Березин непонятливо покосились друг на друга. Они попытались ухватить полковничью мысль за хвост, но у них ничего не вышло.
– Так что же с животным намерены делать? – снова напомнил Михеев.
– Допросить «языка», – коротко бросил Николай Петрович.
Челюсти у ученых отвисли. Подыскать разумных объяснений словам полковника они не смогли. В их представлении он был похож на человека, растерявшего все шестеренки из головы. Полеводов, нервно жуя губу, обалдело думал: «И как он собирается это чудовище допрашивать? Такой, если и заговорит, то разве что ему ногой на яйца наступить…»
Больше не говоря ни слова, Ярема развернулся и стал быстро вскарабкиваться по крутому склону. Через пять минут он связался по рации с лагерем. Насупившись, выслушал доклад дежурного. Около рта его легли болезненные складки, еще ниже опустились лохматые брови. Потом завел «УАЗ», смахнул дворниками приклеившиеся трупы насекомых и помчался по извилистой дороге. Машину кидало из стороны в сторону.
– «Новая разновидность», говорите? – полковник вспомнил слова Михеева. – Нет, уважаемый Михаил Александрович, нет. Мы в говне по самые уши. Это не разновидность новая, а абсолютно новая форма жизни. Неземная. Нашествие это, ребятки. Нашествие…
И в этот момент машину сильно тряхнуло, понесло в кювет. Ярема затормозил, выскочил из авто и тут же упал на колени, не в силах устоять на ногах. Земля дрожала под ним. Запрыгали камешки. Поперек дороги зигзагом расползалась трещина.
«Землетрясение?..»
Полковник вскочил на ноги, запрыгнул в машину и снова понесся, уже не разбирая дороги. «Уазик» порой увязал в щебенке и песке, но тут же выскакивал на твердый грунт и, рыча, прыгал дальше. А за ним, как бешеный, гнался адский гул.
Волна землетрясения достигла Курильских островов. Дно в Желтом, Восточно-Китайском и Японском морях медленно поднималось…
Мир преображался…
А Михеев крутил в руках одно из крупных перламутровых яиц, появившихся из мантийной полости самки-моллюска, и радовался, как ребенок…
Часть вторая
Дети крысиных пустошей
Глава третья
Банда Дикого Джека
Австралия. Побережье Тасманского моря. Много лет спустя после Нашествия.
Начать надо с того, что Джек Тейлор, по прозвищу «Дикий», неподвижно лежал на скомканной простыне, и лишь свисавшая нога с длинными пальцами изредка подрагивала, будто кто гнался за ним во сне.
В душной комнате стояла сырость и кислая вонь от въевшегося запаха сигарет. Тусклый свет луны, пробивавшийся сквозь шторы, выделял нечеткими тенями кресло с ободранными подлокотниками, платяной шкаф без одной дверцы и стол, на котором находились: алюминиевые кружки, тарелка с огрызками еды, пустые пивные бутылки и жестяная кофейная банка, полная окурков. Рядом стоял огромный глобус, в человеческий рост, очень старый, многих существовавших на нем стран уже не было – остались лишь названия. На полу, возле дивана, валялась развернутая книга, а мускулистый ротвейлер дремал на вытертом коврике у двери. Время от времени пес поднимал голову, зевал, а затем ленивым взглядом провожал снующих туда-сюда больших рыжих тараканов и принимался облизывать лапы.
Джек обнаружил Румба в проржавевшей дренажной трубе – тощего, дрожащего щенка возрастом около трех месяцев. Щенок был напуган и не желал вылезать из трубы, но Джеку все-таки удалось выманить его куском хлеба и забрать с собой. Поначалу ротвейлер доставлял ему немало хлопот. Но парень успокаивал себя где-то услышанной фразой: «Заведя собаку, не сетуй на ее аппетит, лай, ссаки и какашки – ибо выбор сам себя определяет». И Джек набрался терпения. А когда пес подрос, все коренным образом изменилось. Румб стал верным другом, сильным и молчаливым телохранителем. Беспокоить Джека по пустякам больше никто не осмеливался. Даже наглые крысы разбегались от рыка собаки, как от свистка локомотива.
Сновидения нередко нагоняли на Джека тоску и безнадегу. И открывали шлюзы страха – глубокого, тайного, а порой и бросавшего в холодный пот и вызывавшего удушье. Тогда он кричал во сне и отбивался от воздуха.
Страхов было много. У каждого из них были имена. И всплывали лица – бледные, словно дождь смыл могильную грязь…
Отца парень помнил смутно. Тот нечасто появлялся в доме, а потом и вовсе пропал.
Раньше Джек часто прикладывал руку к своей щеке, вспоминая, как вернувшийся с моря отец брал его на руки и целовал, уколов щетиной, а затем хрипло, долго смеялся, вглядываясь в веснушчатое лицо мальчика, перебирающего пальчиками его черные, туго сплетенные косички. Вспоминал Джек и то, как отец мастерил кораблики, а затем, по просьбе сына, опускал игрушки в небольшое корыто с водой, надувал щеки и выдувал на корыто-бухту шквальный ветер. Парусники кренились, переворачивались и тонули, а малыш засовывал руку в воду, молча доставал их, и игра начиналась снова. Так продолжалось до тех пор, пока мальчик не уставал от бурь и кораблекрушений и начинал сам искать другую забаву.
Потом и эти воспоминания накрыла мертвая зыбь времени. От образа отца остался лишь размытый силуэт: широкие плечи, чуть склоненная голова, скупые жесты – и ни одного произнесенного им слова, будто с сыном его разделяло толстое дымчатое стекло, делавшее звуки бессмысленными.
