он сам трудом грядущее творит;
и день придет, когда из черной ямы
пробьется долгожданная вода,
и звонкий плеск студеного колодца
вам, горы, прозвенит свою хвалу,
как опрокинутая колокольня,
веселые затеет перезвоны,
и поднимающаяся бадья,
гудящая, как колокол огромный,
наполненная солнцем горных речек,
к нам голос ваш хрустальный донесет.
Как будто мука трудного рожденья
ваш мощный искорежила хребет,
вы — рать бессмертная, что воплотилась
в фалангу первобытных изваяний,
похожих на бессмертных тех героев,
что сами вы и породили, горы.
Пусть наши дети чаще видят горы!
В горах их души станут благородней;
сам горец, я узнал, как много значит
немая дружба камня для души.
Здесь добродетель станет человечней,
здесь терпко пахнет горькая трава,
и мрамор скал, и ледяные шлемы
во всей суровой красоте свободы
заставят их раскрыть глаза пошире,
чтоб лучше видеть родину свою.
Перевод Майи Квятковской
К ГАУЧО
{66}
{67}
Род отважный, постоянный,
полный первобытных сил,
ты отчизну воплотил
в конной статуе чеканной.
От удачи бесталанной
ярче жертвенность твоя —
так кровавая струя
из разверстой бычьей жилы
полыхает что есть силы
алым стягом бытия.
Ибо стойкость в злые годы —
так судьбой утверждено —
претворит сполна в вино
гроздья черные невзгоды.
Мера полная свободы
вам отмерится с лихвой
меж опасностью прямой
и отвагой непреклонной,
между острием факона
{68}
и певучею строкой.
В час великих испытаний,
что в веках прославил нас,
так же, как в счастливый час,
слышен голос птицы ранней.
Пайядора
{69} песнь в тумане
возвестила нам рассвет, —
и ушел за солнцем вслед,
в алом свете исчезая,
гаучо, избранник мая
{70},
он уж не вернется, нет.
Так прошел он по земле,
за собой оставив пламя,
поднимая бунта знамя
против жизни в кабале.
Крепко держится в седле,
скачкой пампу
{71} пробуждая.
Скачет с ним его родная
Аргентина за спиной,
охватив его рукой, —
радостная, молодая.
В Суипаче
{72}, в Айякучо
{73}
ратный путь его пролег —
там иссяк он, как поток,
низвегающийся с кручи.
Он, умелый и везучий,
зло любое исцелял,
он умом и силой взял
и в борьбе с самоуправством
верх одерживал лукавством —
легкий, звонкий, как реал
{74}.
Не колеблясь, за вождем
шел на смерть своей охотой;
стала сабля патриота
для него простым ножом;
простодушен, прям во всем,
верил он не без причины,
что и в горький час кончины,
в час борьбы и в час труда,
шпоры гаучо всегда —
украшение мужчины.
Есть в поэзии его
первого цветка приманка,
зорь весенних торжество
с конским ржаньем спозаранку;
и румяная смуглянка,
в холст одетая простой,
крутобедрой красотой
нам в сердца несет смятенье —
плод весеннего томленья,
спелым соком налитой!
Стал нам памятью о нем
только горький плач гитарный —
край его неблагодарный
отказал ему во всем.
Мы добра не бережем;
нам булыжник, право слово,
лучше слитка золотого;
без вины осуждена,
гибнет в наши времена
нашей родины основа.
Перевод Майи Квятковской
КОННЫЕ ПОВСТАНЦЫ
В нетерпенье, восторге мчится скакун счастливый,
над лесом железных копий ветер войны ревет,
но, могучий, не может он сладить с конскою гривой;
сверкающей саблей разрублен надвое небосвод.
Над горою скалистой, где гордый кондор гнездится,
улыбкой заря засияла, будит несметную рать
нашей Родины славной, румянит суровые лица;
строй смельчаков-повстанцев ничто не в силах разъять.
Всю землю заполонили каски, ружья, знамена,
в стране бескрайних просторов ныне один властелин,
и воля трубы военной властно и непреклонно
звучит нескончаемым гимном — гимном Южных равнин
{75}.
Запах конского пота; запах крови и славы!
Армия пьет победу, словно бутыль вина;
и смерть на полях сражений печатает шаг величавый,
и морем небесного света затоплена вся страна.
Перевод Виктора Андреева
Из сборника «Книга веры»
{76} ГРУСТНАЯ ПЕСНЯ
Ночь любви в печали
отдана молчанью,
под Господней дланью
души трепетали.
Одинок любой
грезящий о счастье.
Дремлет сад — во власти
тишины ночной.
Кажется, что он —
темный, в зябкой дрожи —
в нашу горечь тоже
грустно погружен.
Синь небес вуалью
черною затмилась,
будто породнилась
с нашею печалью.
Песнь грустней все боле,
словно бы она
