Ему снилось, что он стоит на высоком открытом месте. Было светло и ветрено. Во сне он не понимал, где очутился — на горе или на крыше здания. Знал только, что под ногами у него прочное основание, а земля — далеко внизу. Сверху ему были видны идущие по равнине люди. Несмотря на большое расстояние, видел он их отчетливо. Это были мужчины, женщины, дети. Все они шли в одном направлении, — что-то оставляя позади. Ему трудно было различить то, от чего они спешили уйти. Где-то там, далеко, будто перед грозой, собиралась тьма, пробиваемая вспышками, зеленоватыми, болезненными — лихорадочными искрами и сполохами, возникающими и исчезающими среди клубящегося мрака. Люди уходили от этой тьмы, но того, к чему они шли, он увидеть не мог. Слепящий ветер бил ему в лицо, и от него некуда было деться. Он видел только то, от чего эти люди спасались. Надеялся, что впереди их вдет нечто лучшее. Он представил себе горы и леса, реки, просторы, на которых гуляет ветер, но разглядеть ничего этого не мог. Он видел только людей, идущих по высокой траве. Видел написанные на их лицах надежду, страх и решимость, неистовое горение, для которого он не находил слов. Ветер ревел все громче. Он осознал, что это ревет не ветер, а двигатели корабля, отправляющегося к новому свету.
Он проснулся. Было по-прежнему темно. По-прежнему слышался шум ветра из его сна.
Он сразу понял, что Катарина умерла.
Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Оранжевый свет больше не виднелся сквозь веки. Саймон дотронулся до ее маленькой гладкой головы. Она была холодна, как камень.
Не поторопила ли она смерть, чтобы он еще успел на корабль? — подумал он. Способны ли надиане на такое? Трудно было сказать.
Корабль. Он мог еще успеть улететь.
Саймон выбежал из комнаты, скатился по лестнице, выскочил на улицу. Он все знал. Конечно же знал. Но все равно закричал: «Подождите!»
Корабль завис в сотне футов над землей и мелко дрожал в ожидании следующего выброса реактивной струи. Он гудел и покачивался в воздухе. Три паучьи ноги были уже втянуты внутрь, и теперь он представлял собой идеальный серебристый овал, дрожащий так сильно, словно вот-вот перевернется, и опоясанный желто-зелеными огнями иллюминаторов. Точно посередине днища располагалось круглое отверстие двигателя, светившееся огненно-красным по краям и ослепительно-белым в центре. Десять, девять, восемь…
Саймон с криками: «Подождите, пожалуйста, подождите меня!» — побежал к пустому месту, на котором раньше стоял корабль. Он продолжал кричать и остановившись посередине выжженного при старте круга. Он понимал, что уже слишком поздно. Даже увидев его (а видеть его они не могли), члены экипажа не смогли бы посадить корабль, скинуть ему веревку или лестницу.
— Нет! — кричал он. — Пожалуйста, прошу вас, подождите меня!
Из сопла вырвалась алая светящаяся струя. Саймона поглотило это алое пламя, смело его с лица земли. Через мгновение он состоял из одного только ослепительного света и, ничего не видя вокруг, все кричал. Он не чувствовал жара — только ослепительный свет. Двигатель кашлянул, и корабль взмыл вверх так стремительно, что казалось, просто растворился в воздухе. К тому времени, как красное пламя рассеялось и к Саймону вернулось зрение, уже невозможно было различить, корабль это в небе или яркая звезда.
Саймон смотрел на небо, следил взглядом за движущейся светлой точкой, которую считал кораблем, хотя и не мог быть полностью в этом уверен. По небу двигалось множество огоньков — это могли быть и летательные аппараты из Евразии, и секретные боевые средства, нацеленные на неприятеля, или инопланетные корабли, несущие межзвездных пилигримов. В небе было полно странников. А Саймон, стоя под звездами и движущимися точками света, все кричал: «Подождите, подождите, подождите, пожалуйста, подождите меня!»
Он перестал кричать и, за неимением лучшего, вернулся в опустевший дом. Он снова был в спальне. Лежал без сна рядом с телом Катарины, в котором уже ничего от нее не осталось. Она окончательно покинула этот мир. Телесная же ее оболочка сравнялась с неодушевленными предметами вокруг — была ничуть не значительнее, чем стул или лампа. Он лежал рядом с телом, пока в комнату не проник бледный утренний свет.
К тому времени, как взошло солнце, он уже выкопал ей могилу — позади дома, в тени дерева, на которое они смотрели вместе из окна спальни. Когда яма была готова, он пошел наверх, взял ее на руки и вынес на улицу. Она практически ничего не весила. Умерев, она стала похожа на сложенный зонтик. Он держал ее бережно, прижав голову к своей груди, хотя ей, собственно, было уже все равно. Он шел с ней через двор, когда заржала лошадь. Она хотела есть.
Прежде чем накормить лошадь, Саймон отнес Катарину к могиле, неловко присел у осыпающегося края, скользнул вниз и опустил тело на холодное, сырое дно. Он подумал, что сыпать землю прямо ей на лицо будет неправильно. Хотел было сходить в дом поискать кусок ткани, но вместо этого снял с себя футболку и прикрыл ею голову Катарины. Саймон подумал, что ей в могиле нужно иметь что-то, принадлежавшее ему, хотя ей, собственно, было уже все равно.
Когда ее черты скрылись под футболкой, он взял пригоршню земли и высыпал ей на лицо. Сделал это нежно и аккуратно. Потом он высыпал еще горсть и еще. Так он сыпал землю, горсть за горстью, пока она не покрыла Катарину с ног до головы. Пока Катарина не исчезла совсем. Тогда он выбрался из могилы и, взяв в руки лопату, закидал яму вровень с землей вокруг.
Лошадь тихо, но настойчиво ржала. Ее надо было покормить. Он пошел и покормил.
Солнце поднялось довольно высоко. Наступала жара. Он остался один — с лошадью и могилой Катарины. Все прочие находились в пути к новой планете, которая могла оказаться красивой, а могла — и бесплодной.
Он приготовил и съел завтрак, вымыл посуду. Это было в половине десятого утра, летом, в пустом доме в окрестностях Денвера. Он вышел на веранду и осмотрелся вокруг — только небо и трава. Единственное облачко расплывалось в раскаленной голубизне над далекой цепью гор.
Саймону было пора.
Он оседлал лошадь. Ему больше нравилась мысль поехать верхом, вместо того чтобы сесть за руль «виннебаго». Трейлер останется здесь, в тишине под палящим солнцем. Солнце будет всходить, садиться и снова всходить над «виннебаго» и над домом, над выжженным при старте корабля кругом и над безымянной могилой Катарины.
Он вскочил на лошадь и поехал. Надо ехать на запад, решил он. Надо ехать в Калифорнию. Держаться этого направления. И он и лошадь могут погибнуть от голода или от зноя. Могут пасть от руки бродяги или фанатика. Но могут и добраться до Тихого океана. Проделать весь путь до края земли и оказаться на берегу того, что виделось ему беспокойной безграничной синью. Если только океан не загрязнили еще так, что он поменял цвет. Но тут оставалось только гадать.
Он ехал на запад. Ехал, пока ферма не скрылась из виду, пока он не сделался никем и ничем другим, как только всадником посреди безбрежной пустоты, в мире, где были только небо и трава. Лошадь упрямо шагала вперед. Ей все было безразлично. Она просто шла. И ни о чем не задумывалась.
