— Что все это было? — спросил он.
Собственный голос он слышал как бы с некоторого отдаления. Но ступор проходил, это было очевидно.
— «Счастливо, недоумки», вот что, — ответил Люк.
— Кто эти люди?
— Кляксы на имени Божьем. Шуты в шутовских нарядах.
— А ты разве не был одним из них?
— Притворялся.
Огни «виннебаго» по-прежнему освещали белесую дорогу и окаймляющие ее черные поля. Саймон обнаружил, что на трейлере установлена навигационная система. То есть дорогу на Денвер они найдут без труда.
Он спросил у мальчика:
— Они за нами погонятся?
— Наверно. «Виннебаго» им нужней, чем я.
— Это для нас опасно?
— Они не то чтобы слишком сообразительные и хорошо организованные. Оби-Ван и Китти доберутся до скинии только через час. Я бы посоветовал съехать с дороги и погасить фары. Луна достаточно яркая.
— «Виннебаго» что, вездеход?
— Ага. Атомный двигатель, гидравлическая колесная база. По образцу штуковин, которые когда-то назывались танками.
— Я знаю, что такое танки, — сказал Саймон.
— В таком случае ты знаешь, что мы проедем где угодно.
На этих словах Катарина свернула с дороги и выключила огни. Покрышки «виннебаго» покатились по мягкому неровному грунту. Кругом волновалась серебряная в лунном свете трава.
— Итак, — сказал Люк, — куда же вы направляетесь?
— В Денвер.
— Искать Эмори Лоуэлла?
— Откуда ты знаешь?
— Стоит кому-нибудь упомянуть Денвер, как потом обязательно всплывает имя Лоуэлла. Вы же, понятное дело, не попретесь в такую даль только ради Фестиваля гремучей змеи.
— Значит, ты слыхал о Лоуэлле.
— Я с ним знаком.
— Что, правда?
— Конечно. В детстве я несколько лет жил в Денвере. Мы с матерью много переезжали.
— Военная служба?
— Нет, просто бедняки.
Они ехали по поросшей травой равнине. Изредка вдали мелькали огни поселений. Время от времени небо прочерчивала падающая звезда.
Проехав больше сотни миль, они решили остановиться до утра.
Катарина сказала:
— Надо есть.
— Хорошо бы, — отозвался Саймон. — Как увидишь кафе…
— Я найду, — сказала она.
— Что именно ты рассчитываешь найти?
— Здесь звери, да?
— Какие-то есть. Наверно. Говорят, самые живучие виды остались — крысы там, белки, еноты.
— Иду. Ищу.
— Хочешь сказать, что собираешься их ловить?
— Я ищу.
— Да ради бога.
Катарина выскользнула из кабины и словно растворилась среди деревьев. Саймон с Люком тоже вышли наружу. Они прогуливались, разминая затекшие конечности. Наверху, сквозь ветви деревьев, ярко светились звезды.
Люк сказал:
— Она, похоже, хороший охотник.
Саймон подумал о ее когтях. Вспомнил ее зубы.
— Откуда нам знать?
— Помню, — сказал Люк, — когда был маленьким, я смотрел фильм про обычаи надиан.
— Должно быть, какой-нибудь старый.
— Помню, им очень нравился какой-то из грызунов.
— Чего-то такое припоминаю. Серое лысое существо размерами с суслика. С длинным хвостом. Очень длинным.
— Точно. Они готовили его с каким-то коричневым мохнатым овощем.
— Да, вроде волосатой сосновой шишки. Если этого грызуна пять или шесть часов тушить с тем самым мохнатым овощем, он становится съедобным.
— Для них это деликатес.
— Еще какой.
— А ты знаешь, у них есть душа, — сказал Люк.
— Я вообще-то в вопросах души не больно разбираюсь.
— Потому что ты биомеханический?
— С чего ты взял?
— Глаза. Это почти не видно, но я всегда замечаю.
— Что такого с моими глазами?
— Трудно объяснить. Так-то они вполне обыкновенные…
— Самые настоящие, живые.
— Я знаю. Я сказал, этого почти незаметно. Но они как объективы с расширяющейся и сужающейся диафрагмой. Что-то в них от линз. У настоящих людей глаза влажнее, что ли… Изменчивее… И дело не в самих глазах, а в том, что за ними стоит. Так или иначе, но мне всегда понятно.
— Вижу, ты соображаешь. Сколько же тебе лет?
— Одиннадцать или около того. Может быть, двенадцать. Да какая разница? Я всегда отличался обостренным восприятием.
— Сквозь меня так много немых голосов, — сказал Саймон.
— Интересно, оказывается, ты знаешь стихи.
— Лучше б не знал.
— Ты видишь сны?
— По-своему да.
— Тебе нравится жить?
— Скажем так: я привязан к жизни.
— Боишься смерти?
— Она во мне запрограммирована. Есть специальный чип выживания.
— Ну так мы все запрограммированы, согласен? Нашими создателями.
— Что-то я сейчас не настроен философствовать. А ты, значит, икседрольный?
— Ага. Мать, когда мной забеременела, проглотила несколько пригоршней.
— Нарочно?
— Она думала, жертвы икседрола подпадают под какую-то социальную программу. Получают ежемесячные компенсации. Не знаю, кто ей рассказал эту ерунду.
— Она намеренно приняла лекарство, которое сделает ее ребенка уродом?
— Что я могу сказать? Мать всю жизнь ловчила. Такой уж она человек. Я ее за это не виню.
— Не может быть.
— Она родила меня на свет. Благодарность — единственный достойный ответ на все, что бы ни происходило.
— Все-таки вы, люди, странные.
— Пару лет назад мы с ней попали в группу, которая называла себя Священный Огонь. Омерзительная компашка, честное слово. Те, которых ты видел, из них самые адекватные.
— Она, значит, была христианкой?
— Она была всем на свете, лишь бы это позволяло как-то устроиться. А христиане, если примешь их обеты, всегда тебя накормят.
— Твоя мать по-прежнему с ними?
— Не-а. Она сбежала с каким-то парнем. Кровельщиком — крыша скинии протекла, и он ее чинил. Я о ней уже почти год ничего не знаю.
— Она тебя бросила?
— Кровельщику не нужны были дети. Он рассудил, что христиане позаботятся обо мне лучше, чем она. Это они дали мне имя Люк. Ну, знаешь, как из Библии.
