— Как дела? — спросил он.
— В порядке.
— Поспала?
— Немножко.
Он, шагнув в отсек, позволил себе положить руку ей на плечо. Они с Питом придерживались безмолвного договора о неприкосновении с тех самых пор, как три месяца назад, засидевшись допоздна, оба оказались так измотаны и расстроены, что вдвоем укрылись в женском туалете. Кэт до сих пор не могла понять, почему она это сделала, ведь он не вызывал у нее ни малейшего интереса, однако загадочным, непостижимым образом она направилась в туалет, мимоходом кивнув ему, и не успела опомниться, как уже сидела на раковине, обхватив ногами его малосимпатичную немолодую задницу. Он все делал потому, что она ему это позволила, потому что в тот момент ему казалось, что, кроме них, никого больше нет в мире, потому что его жена слепла, а единственная дочь помешалась на экологии и жила в Латинской Америке, она же сама — потому… потому что жена Пита слепла, потому что его единственная дочь помешалась на экологии и жила в Латинской Америке, потому что сама она не спасла сына от смерти и теперь двенадцать часов кряду принимала звонки, потому что спина Пита напомнила ей спину бывшего мужа, потому что это место было таким безобразным и таким тихим, таким от всего отдаленным, потому что в этот самый момент в ней бродило желание на все наплевать, пойти в разнос, сделаться такой же безумной, разрушительной и безответственной, какими были те, кто ей звонил. Они с Питом никогда о том эпизоде не вспоминали. Оба знали, что такого больше не повторится.
— Уверена, что сможешь работать?
— Абсолютно уверена. Что-нибудь новое выяснилось?
— Эксперты говорят, мальчишке было тринадцать, может быть — четырнадцать. Он был маленьким для своего возраста. Похоже, психически здоровым, насколько пока можно судить.
— Как же все достало!
— А кого нет?
— Я не только про это. Я про все.
Пит кивнул — устало, настороженно. Кэт замялась. В отделе существовало неписаное правило: никто никогда не занимался умопостроениями, никто не пускался в философию. Никто не парился над тем обстоятельством, что в последнее время среди звонящих стало заметно больше детей до восемнадцати, явно неплохо образованных, или что за последние пять лет число реализованных угроз возросло с одного на тысячу до одного на шестьсот пятьдесят. Никто не сокрушался по поводу краха института семьи и цивилизации в целом, никого не заботило ни отравление атмосферы, ни зараженные радиацией продукты, ни лучи, которые посылают на Землю враждебно настроенные инопланетяне. Все это было сферой звонящих.
Кэт сказала:
— Извини. Я немного устала.
— Ничего удивительного.
Кэт выпрямилась в кресле.
— А что получилось узнать от жены и детей? — спросила она. — Хоть что-нибудь получилось?
— Жена в истерике. Дочка тоже. Сын только что приехал из Вермонта, рвется в бой, всеми силами хочет быть полезным, добраться до сути и так далее, но ни черта толкового сообщить не может. Отец был честным малым. Тренировал детскую бейсбольную команду, всегда вовремя платил по счетам. Знаешь, что я думаю? По-моему, этот парень привык жить в свое удовольствие.
— Что он делает в Вермонте?
— Специальный колледж для не проявляющих всю полноту собственных способностей — то есть что-то вроде заведения для ребятишек, употребляющих больше наркотиков, чем это принято.
— Интересно.
— Эту тему уже проверяем.
— Запись звонка уже в Вашингтоне? — спросила она.
— Отправляют.
— И они будут на связи?
— Никто не станет винить тебя за то, что ты пропустила такой слабый намек.
Я не должен был звонить. Господи!
— До тех пор, конечно, пока кому-нибудь не приспичит найти виноватого. И тут я, судя по всему, лучший кандидат.
— Не обязательно. И не время еще об этом беспокоиться.
— Спасибо.
— Я еще попозже подойду.
— Ты лучше всех.
Она принялась за работу. Утро выдалось непростым, и это никого не удивляло. Обычно на то, чтобы уяснить себе ситуацию, у звонящих уходят сутки. Только самые неуравновешенные тянутся к телефону сразу же после громкого происшествия. Большинство же средних умалишенных сначала переваривают новость, решают, каким именно образом случившееся имеет отношение к ним лично, и лишь тогда приходят к выводу, что об этом следует уведомить власти. Теперь-то и началась настоящая паника в стаде. За первые двадцать минут она приняла пять звонков, три были настолько неконкретными, что даже Эд не стал бы о них докладывать, — просто трое крикунов хотели, чтобы кто-нибудь узнал, что это еще пустяки, что худшее впереди, что грядет судный день. Четвертый был британцем, он утверждал, что подслушал разговор в подъезде своего дома и, насколько он понял, вчерашний взрыв был частью заговора, составленного одним из соседей с целью обанкротить малый бизнес в деловом районе города; с извинениями он отказался назвать имя этого соседа или свое собственное, поскольку опасался преследований, и выразил надежду, что в полиции знают, что по такому случаю предпринять. Пятый посчитал необходимым сообщить, что белые шовинисты подложили на место взрыва некую улику, призванную запятнать мусульманскую веру. Этот охотно назвал себя: Иисус Мохаммед, священник Церкви Света и Любви. Он выразил готовность оказать полиции любую помощь, какая только потребуется.
Кэт доложила о британце и Иисусе Мохаммеде, запустив тем самым механизм проверки их личностей и всей их подноготной, механизм, работа которого обойдется налогоплательщикам приблизительно в пятнадцать штук. Она подумала, знают ли эти люди, имеют ли они хоть малейшее представление, сколько денег и труда тратится на их звонки. Лучше, конечно, им этого не знать.
В промежутках она регистрировала звонки в журнале, записывала свои комментарии и проверяла почту, в которой не было ничего примечательного: полдюжины писем с угрозами и одно с магическим проклятием, отчасти написанным от руки, отчасти напечатанным на компьютере и, как выяснилось, еще и на печатной машинке. Письма, связанные со взрывом, пойдут только завтра. День входил в свою колею, начинал даже казаться заурядным. Все скоро прояснится, ведь так? Мальчишка окажется сексуальной игрушкой Дика Харта или обычным сумасшедшим (еще одним обычным сумасшедшим), одиноким и обозленным на весь мир чудаком, который успел пристраститься к компьютерным играм раньше, чем научился ходить. Все случившееся было — а как иначе? — просто очередным несчастьем в полном несчастий мире, несчастьем трагическим, но неизбежным. А жизнь тем временем продолжается.
Звонок поступил незадолго до половины одиннадцатого. Ее соединили напрямую — звонящий попросил к телефону Кэт Мартин. Она решила, что это один из ее постоянных клиентов. Несколько человек звонили ей по крайней мере еженедельно, раза в два больше было тех, кто звонил время от времени — когда у них заканчивалось прописанное лекарство, или наступало полнолуние, или в газетах (да, они, эти люди, были заядлыми читателями прессы) сообщалось о чем-то зловещем, чему явно должен иметься виновник. Антуан всегда возникал в связи с чем-то, что портило жизнь ежедневным пассажирам пригородных поездов (заговор автопроизводителей, направленный на искоренение пригородного железнодорожного сообщения); на Билли можно было рассчитывать всякий раз, когда писали что-нибудь о непригодных для жизни условиях на других планетах (непрекращающиеся попытки скрыть то обстоятельство, что инопланетяне прилетели на Землю несколько десятилетий назад и теперь подвергаются пыткам в правительственных тюремных учреждениях). Про Антуана, Билли и других им подобных давно все было известно. Антуан жил на пенсию по инвалидности в мрачной дыре где-то в одном из опасных районов города; Билли работал мусорщиком на Стейтен-Айленде. Постоянные клиенты любят готовые модели, Каждый день они штудируют прессу в поисках новых улик, укладывающихся в эти модели. По большому счету, Кэт их за это не винила. Кому же не хочется иметь побольше таких готовых моделей.
