В этих людях больше всего удивляло то, какими они оказываются скучными и безликими. Все их человеческие устремления направлены в одну сторону, их не интересует ничего вне круга их навязчивых идей. Если у вас где-нибудь в Балтиморе есть старенькая тетушка, не знающая другого времяпрепровождения, кроме сидения перед телевизором и вырезания из журналов скидочных купонов, жизнь ее все равно гораздо осмысленнее и разностороннее, чем у этих людей. А ты сидишь в убогой конторе полицейского управления, больше всего похожей на офис захудалой фирмы, торгующей по почте, и их выслушиваешь. Ты заносишь их в пятилетней давности компьютер. Надеешься, что ни один из них не исполнит своих намерений. А когда все очень уж осточертеет, надеешься (никто из сотрудников не любил в этом сознаваться), что кто-нибудь да исполнит.
Осторожно, чтобы не разбудить Саймона, она выбралась из постели и подошла к окну. Вид был не очень-то живописный, несмотря на то что тремя этажами ниже была Пятая улица. Ей был виден кусочек города; ей был виден старик бездомный, все так и поющий у цветочного магазина (сегодня ночью он задержался там дольше обычного); ей были видны оранжевые огни уличных фонарей и коричневые фасады, одетые в темное пешеходы, вся целиком дымная, подернутая сепией полуреальность ночного города, этих самых правдоподобных в мире подмостков, без океана и гор, без всяких там деревьев (во всяком случае, в этом районе), только улица за улицей, яркие и шумные под розовато-серым небом, испещренным антеннами и резервуарами для воды, а внизу, прямо напротив дома Кэт, мигала огненно-голубая вывеска: ХИМЧИСТКА.
Утром она сварила кофе, принесла Саймону кружку, пока тот еще был в душе, и улучила момент понаблюдать за ним сквозь запотевшее стекло — размытый розовый силуэт спины и ног, более бледные ягодицы. Разве может мужчина выглядеть сексуальнее, чем когда он принимает душ? И все же, наверно, то, как она тайком разглядывала Саймона в душе и во время сна, было плохим знаком? А он — тоже подглядывал за ней? Она не могла себе этого представить. Поставив кружку с кофе на сливной бачок, она протерла зеркало над раковиной и посмотрелась в него. Неплохо для тридцати восьми лет. Четкая линия подбородка, хорошая кожа.
Платья с открытой спиной, долго ли еще?
Тающая ледяная шапка сна.
У тебя в руке свиное сердце.
Саймон вышел из душа, посвежевший, в капельках воды, поцеловал Кэт, взял кружку с кофе.
Он сказал:
— Нелегкий сегодня будет денек?
— Похоже на то.
Он взял полотенце и вытерся. Полотенце последний раз стирали недели две назад, а то и больше. Как быстро летит время.
— Позвони мне. Расскажи, как идут дела.
— Хорошо.
— Я до вечера буду занят с клиентами. Разделаюсь, наверно, только часам к десяти.
— Замечательно.
Она медлила, отпивая кофе маленькими глотками, хотя пора было оставить ванную в распоряжении Саймона. Саймон был таким беззаботно бодрым и сам так беззаветно радовался этому. Он торговал фьючерсами. В школе был президентом выпускного класса. А сейчас наполнял все вокруг теплом своего тела и мыльным запахом.
Когда умер ее сын, Кэт решила, что она сама тоже умерла; она думала, что части ее организма сами по себе прекратят всякую жизнедеятельность, но теперь, девять лет спустя, она не только оставалась в живых, но и неплохо выглядела, могла похвастаться хорошим образованием (жалко только, с частной практикой не задалось), отделалась, наконец, от бедного страдальца — бывшего мужа (который, впрочем, умел проникать в ее фантазии) и все еще могла нравиться мужчине вроде Саймона.
Она переживала, что не получается ненавидеть себя за желание жить дальше.
Кэт в последний раз глубоко вдохнула аромат вышедшего из-под душа Саймона и пошла в спальню выбрать, что бы такое сегодня надеть.
Утро — это хорошо. Ей нравилось думать, что по всему городу люди принимают душ, пьют кофе, решают, что надеть. Этот массовый переход от сна (каким бы тот ни был тревожным) к бодрствованию (пусть и мучительному) близок к проявлению коллективного бессознательного. Практически все, или все мало-мальски дееспособные, должны встать и одеться. Даже те, кто потом позвонит ей и поделится намерением кого-нибудь застрелить, зарезать или поджечь. А также те, кто собирается примотать себе к груди бомбу и взорвать на улице первого попавшегося бизнесмена. Все мы проходим через ежедневное перерождение в миниатюре и делаем это приблизительно в одно и то же время.
Кэт отложила в сторону платье с рисунком в духе маори и остановилась на темно-синих джинсах «Ёрл». Джинсы, черная водолазка и черные ботинки на низком каблуке. Она не станет никого запугивать или соблазнять. Если и станет, то не с помощью наряда.
Она решила не дожидаться Саймона. Помимо всего прочего, сегодня надо было пораньше показаться на работе. Она поцеловала его на прощание, пока он еще был в белье и носках (существует ли более трогательно-несексуальное зрелище, чем мужчина в черных носках и без штанов?), и с благодарностью выслушала заверения, что к десяти он разделается с клиентом и тогда они придумают, где поужинать и в чьей квартире заночевать.
По замусоренной лестнице она спустилась в утро, пронзительно свежее июньское утро, блестками рассеянное по металлу пожарных лестниц. Она помедлила мгновение на ступенях подъезда, вбирая в себя это утро. Таким утром легко считать мир надежным и многообещающим. Легко представить, что в нем не найдется места ничему вредоносному и ядовитому — только не тогда, когда ранний свет косо бьет со льдисто-голубого неба. Только не тогда, когда так пламенеют герани на подоконнике вдовы со второго этажа, а на проезжающем мимо грузовике золотыми буквами написано: ОРГАНИЗАЦИЯ ВЕЧЕРИНОК.
Кто-то следил за ней. Прямо сейчас. Она чувствовала это. Женщины вообще такие вещи чувствуют, этого требует код выживания. Она огляделась по сторонам. В этом районе было принято считать, что если женщина выходит на улицу одна, пусть даже при свете дня, она выставляет себя на потеху окружающим. В последнее время, она вынуждена была признать, это уже не вызывало у нее прежней ярости. Когда-нибудь же они перестанут ее доставать. В один прекрасный день издевательские стоны и свист, все эти Эй, красотка-шоколадка! должны прекратиться. То-то будет облегчение. Она превратится в чернокожую даму средних лет, неприметно занятую своими неприметными делами. Но ведь никуда не денешься: сегодня, этим утром, спустившись от любовника, который был моложе ее, и стоя на ступеньках подъезда, она чувствовала, как ее изучают взглядом, и с долей сердитого нетерпения пыталась понять, кто это делает, словно была принцессой, которая уже нашла своего принца, но по-прежнему терпит домогательства заколдованной лягушки. Эй, лягушка, со мной тебе ловить нечего, отправляйся квакать под окно к кому-нибудь другому. Ей это было не нужно, но в каком-то уголке сознания, какой-то темной и глупой извилиной она страшилась дня, когда лягушка бросит ее донимать и ускачет к другому предмету воздыханий.
