Непременно на виллах в отсутствие водопровода выкапывались необыкновенно глубокие колодцы, глубже сорока метров, бассейны тоже были неимоверной глубины и размеров, строились амбары для хранения воды, которую насосы разбирали по капиллярам для орошенья огромного сада. Одни только подсобные помещения на вилле Асадуллаева тянулись на полкилометра.
Но ничего больше Штейн никогда нигде не нашел. А маузер ночью зашвырнул с пирса яхт-клуба в море. Так он нам рассказывал. Время от времени я там нырял, наугад, потихоньку шаря по дну, без усердья.
5
Так или иначе, кладоискательская лихорадка Штейна, запитанная изначально желанием понять, как происходило расселение потомков нефтяных магнатов, преобразовалась в стремление освоить историю города как таковую. Он как-то глубоко и быстро понял, что история хоть и доступней, но сложней будущего, ибо предвосхитить ее невозможно. Исторических работ по периоду Гражданской войны в Закавказье не существовало в принципе, а те, что имелись, все были ложью. Ничего — начиная с истории Бакинской коммуны, продолжая знаменитым марш-броском 11-й армии, форсировавшей плавни Терека и Сулака, штурмом Баку бронепоездами Ефремова и маршем на Энзели, — кроме пропагандистского мифа, ничего не осталось в общественном достоянии. История попытки установления советской власти в Иране вообще была строго засекречена, большинство участников похода Персармии были расстреляны или сгинули в лагерях. Лишь двое-трое в период оттепели чудом как-то выкарабкались из забвения. Воспоминаний о Бакинской коммуне оставались крупицы. Вся история города существовала в устном пересказе старых бакинцев. Калейдоскоп исторических картин собирался по осколкам воспоминаний, переносимых из уст в уста, из семьи в семью. Ощущение отделенной от империи цельности придавало смелости городу, который потихоньку и тайно пытался сознать самое себя. Говорить о прошлых временах было своеобразным спортом. О пожарах в Черном городе, длившихся неделями. О Сталине, насиловавшем малолеток и похищавшем нефтяных инженеров. О том, почему на самом деле Гитлер отдал приказ не бомбить Баку (на город за время войны не упало ни одной бомбы). О том, что Сталин самое опасное для себя время Второй мировой войны провел в тайном командном пункте в Баку или в бункере, спускавшемся под Каспий с одного из островов Бакинской бухты, — каждую минуту готовый отплыть на подводной лодке в Иран. О пикантных похождениях шотландских стрелков и сикхов, в числе английских войск, принимавших участие в защите Баку от турок при мусаватистах. О сказочном богатстве нефтяных магнатов, оплодотворявшем фантасмагории подпольных вертепов. Чего стоили только легенды о девушке-нефти, приводившие нас с Хашемом в поисковый трепет…
Мифологизировались подчас совершенно кристальные фигуры, в частности личность Ольги Шатуновской, легендарной подруги Шаумяна, старой большевички, ставшей в оттепельные годы председателем комиссии по реабилитации незаконно репрессированных. Частные воспоминания легендарной подруги Шаумяна, услышанные какими-то ее знакомыми, родственниками, искажались, дополнялись и приукрашивались. Степень баснословности революционных годов обеспечивала долей истины самые невозможные сценарии. Существовало множество вопросов, каждый из которых порождал пучок легенд. Какова была степень участия английских войск в уничтожении Бакинской коммуны? Как действовал генерал Денстервиль? Почему отряды шотландских стрелков в клетчатых юбках и сикхов в белых чалмах не дали бой турецким войскам и покинули город, маршируя на корабли вдоль набережной. Сколько погибло армян и русских при взятии турками города и установлении Мусаватистского правительства? Азербайджанцы вообще утверждали, что не турки разграбили город, а дашнаки. Кто расстрелял бакинских комиссаров? Все это было тайной. Каковы были результаты переговоров Ленина с Нобелями? Как происходило взятие Энзели в 1920 году, вступление в город 11-й Красной армии? Чем занимался в Баку Хлебников? Сколько монтинской водки выпил за полгода в Баку Есенин? Сколько стихов он подписал легендарному редактору «Бакинского рабочего» поэту Петру Чагину? Три, четыре? Десяток? Чагин курировал в Баку Есенина и по заданию Кирова удерживал его от поездки в Иран. Вместо путешествия Чагин иногда катал Есенина на машине по бакинским селам, показывал дворцы нефтяных магнатов, объясняя ему, что он находится среди садов Шираза. Еще Абих. Главное — Абих… В те времена среди молодых коммунистов, среди, по сути, двадцатилетних авантюристов ходили легенды о золоте Блюмкина, утаенном им при экспроприации Госбанка Одессы, исполненной при участии Моисея Крика. Почему Баку был избран Блюмкиным в качестве основного пункта для бегства? Почему не Тифлис или Вильно? Дело не только в зачарованности Блюмкина Востоком. Вопрос в Большом Кавказском хребте. Западное направление слишком многонаселенное, там трудно затеряться. Средняя Азия, напротив, слишком пустынна и недружелюбна, там вообще не привыкли к людям, не то что к чужакам. Тифлис не годится потому, что оттуда бегство непременно приведет в трудоемкие горы. В Баку же чужакам не удивляются, жить там можно вполне европейским способом, а бежать удобно — и морем, и равниной. Неизвестно, дождалось ли золото Блюмкина своего хозяина, но известно точно: оно воспламенило наше воображение.
6
— Блюмкин — это специально придуманный Богом черт, — говорит Штейн. — Я бы хотел побывать в его шкуре. Думаю, и вы б не отказались, когда повзрослеете и поймете, насколько мало у вас шансов.
У Штейна была неприятная манера аутиста — приговаривать что-нибудь этакое, что неясно было нам, детям, но доставляло удовольствие ему и тем духам, которые его одновременно терзали и пестовали. (Еще раз повторю — это все только сейчас мне ясно — тогда я в самом деле ничего не понимал или понимал.)
Блюмкин был любимым героем Штейна, еще более любимым, чем Хлебников и Абих. Он задумал и даже пробовал написать о Блюмкине пьесу, но говорил, что ничего не выходит от того, что известно мало, а выдумывать он не умеет, что умение художественной правдой продолжать документальность — уникальное, сродни пророческому дару. В своих рассказах Штейн описывал характеры Абиха, Хлебникова, вольно примерял их на актеров — Хашема обряжал в Велимира, Гюнель придумывал роль некой революционной девы, прототипом которой выбрал личность казненной поэтессы Гурриэт эль-Айн, провозвестницы Баха-Уллы, ученицы и сподвижницы реформатора Ислама Мирзы Али Мохаммеда, прозванного Бабом, которого Хлебников рассматривал равновеликим Христу, долгожданным мехди, властелином времени. Хлебников бредил героическим образом Гурриэт. Абихом он наделял то Олежку Сафаралиева, то меня, а в Блюмкина обряжал Сеню Азимова, мрачного подростка, умного, с выпяченной нижней губой, знавшего наизусть всего Маяковского и Слуцкого, в начале лета брившегося наголо. При чтении стихов его лицо оставалось неизменным, хотя голос звучал горячо и зычно. Штейн пытался растолковать, приблизить образ Блюмкина.
— После взятия Энзели и поражения Гиляна Блюмкин окончательно восстанавливает в глазах Троцкого и, главное, в глазах недругов свою репутацию, пошатнувшуюся после слишком самостоятельного убийства Мирбаха (тогда нарком-военмор взял его к себе начальником личной охраны, добившись замены смертного приговора искуплением вины в революционных боях). Томашевский, Костерин, Чагин, Абих и другие юные командиры Персидской армии героизируют Якова, он для них небожитель. Один из ведущих чекистов Закавказья, переговорщик по установлению границ с Ираном и Турцией, борец с контрабандой, молодой любовник революции, полный трансцендентальных идей о поиске окончательной истины и потому увлеченный вслед за Хлебниковым Бабом и пророком новой религии Баха-Уллой, Блюмкин ищет пути к исмаилитам, каковых карательно отрицает шариат, вместе с Николаем Рерихом планирует отправиться на поиски Шамбалы и одновременно командует подавлением крестьянского восстания в Грузии и штурмом Баграм-Тепе. После чего отправляется в Британскую Индию, где создает агентурную сеть, арестовывается англичанами и бежит из тюрьмы с добычей — пачкой секретных карт и поддельных документов. В 1926 году Блюмкин работает в Монголии, создает агентуру в Китае и Тибете, где твердо присоединяется к Рериху. Бежавший в Японию агент рассекречивает деятельность Блюмкина в восточном регионе, и Якова отзывают в Москву. Далее Блюмкин объявляется в Константинополе, затем в Палестине, где живет в Яффо под видом набожного Гурария, но уютней ему под обличьем персидского еврея-купца Шахова. Для прикрытия открывает букинистический магазин. Чекисты со всех концов СССР шлют к нему изъятые из синагог старинные свитки Торы, Талмуда, сочинения средневековой еврейской литературы. Заслуги Блюмкина перед еврейской филологией неоценимы: книги для доставки в Яффо конфисковались из государственных библиотек и музеев. Выйдя на закате на берег моря, Блюмкин садился на песок, открывал томик Иегуды ha-Леви и наблюдал, как с наступлением сумерек, утопая в песке, на берег выходят хозяева гостиниц в Яффо, поджидая, когда под покровом темноты от парохода на рейде отойдет шлюпка с нелегальными репатриантами…
