Так что нас от такой «палеокосмонавтики» за уши было не оторвать. Ночевки в горах под обрушивающимся в лицо Млечным Путем делали нас визионерами. Космические станции, блочные города в недрах вселенной, удаленные на непостижимые, почти бессмысленные расстояния, составленные из лабораторных корпусов, бассейнов и конференц-залов, библиотек и оранжерей, медленно вращались в зрачке чужой галактики, в начале мысли о Боге. Взгляд в небо обретал силу звезды.
Раньше Столяров рассказывал нам, что Хейердала, кроме асов, интересовали на Каспии данные о подводных базах инопланетных существ. Моряки в южной части моря не раз наблюдали взлетающие из глубин в атмосферу некие объекты. Норвежец был убежден, что зоны геологической активности должны быть особенно привлекательны для ангельских или инопланетных сил. Столяров говорил, что данные об этом бесспорны: НЛО чуть не каждый день обнаруживаются «Пирамидой», локационной станцией дальнего действия, расположенной в горах Гобустана. Станция получила такое прозвание из-за геометрической формы своего здания, скрывающего циклопические антенные излучатели и вычислительные мощности. Гобустанская станция позволяет просматривать небосвод на расстояниях, покрывающих Персидский залив и край Индийского океана. Мы сами несколько раз наблюдали в степи «серебряные стрелы», когда у горизонта вдруг возникало серебристое долгое, стремительно стелющееся облако, легко принимаемое за мираж. После пролета «стрелы» в бинокль можно несколько минут наблюдать след: скопление, шествие тающих белых фигур, похожих на человеческие. Потихоньку они бредут друг за другом, становятся все ниже и пропадают. Попытки настичь, оказаться внутри облака бесполезны, будто это и в самом деле мираж. Тем более Мугань в населенной своей части испещрена запущенными ирригационными каналами, большинство низин, заливаемых Курой, ранее бывших рисовыми полями, превратились в непролазные малярийные болота — и часто невозможно немедленно достичь прямолинейного перемещения по степи.
В то время как прибрежная область Ширванского заповедника, изобиловавшая «стрелами», где пространство пробивается движением навылет на многие десятки километров, закрыта для необъявленного посещения.
— Столяров пересказывал Хейердалу местные поверья, распространенные среди духоборов Талышских предгорий, — говорил я шепотом Хашему, который только потому и ходил в походы, что надеялся услышать или увидеть что-нибудь чудесное; но усердие его уже таяло. — Они полагают инопланетян ангелами и верят, что ангелы прячутся среди огромных скоплений птиц на Гызылагаче. Подобному приемлемо скрываться среди подобного. Поговаривают, легендарный охотник-сектант Федор из Привольного, тот, который задушил леопарда, видел на Гызылагаче осенью, в скоплении кашкалдаков, в тьме и тьме птиц, кипевших за плавнями, фигуру черного великана, лежащего ничком на воде, вроде как с рогами. Ангел этот, или кто он там, складывался из птиц, из их многочисленности в этом самом месте. Везде птицы спокойно плавали, кормились, а там они подлетали, кружились, садились и снова взлетали, кричали беспричинно, бесновались роем, долго-долго, часа два. Великан силился подняться, встать, чуть смещался — и так без конца, и вдруг рассыпался, как не было… Сам Федор отказал Столярову, не объяснил, как было. Моя бабушка Федора знает, односельчанин все-таки.
— Ты врешь, — вспыхивал Хашем и снова и снова заставлял меня пересказывать видение охотника.
3
Каспий для нас был полон чудес и неопознанных явлений. Он был живой — дышал на глазах, его недра скрывали поющую нефть и могучие геологические процессы, его дно дышало так живо, что представлялось, будто великан вот-вот очнется и встанет сначала на корточки, разинет пасть… Военные испытывали на Каспии невиданную десантную технику, и мы привыкли ничему не удивляться. Один раз ходили юнгами в Красноводск. Обратно занесло нас на Хачмас. Дул хороший ветер, пахло степью — зюйд-зюйд-вест. Уже показался берег, и Столяров отвернул чуть в сторону, чтобы не попасть на банку полетевшего навстречу островка. Вдруг со стороны моря стал нарастать жуткий рев, и в мгновение ока на нас уже несся крылатый корабль. При сближении в лобовую я различил самолетный фюзеляж, хвостовое оперение и шесть моторов. Гигантский десантный экранолет несся нам в бушприт метрах в десяти над морем. Команда замерла. Всего на расстоянии стадия Змей Горыныч заложил вираж в сторону острова. Казалось, концом крыла он вспорет волны. Мы видели, как экранолет чуть поднялся над островом, затем снизился и пронесся над узкой полосой суши.
4
Пропав в кристальной тьме горной ночи, на следующий день Макиевский привел с собой хрупкую, вежливую девушку, которую представил Столярову: «Моя невеста, Татьяна, кибернетик, аспирант Ленинградского университета». Пока они разговаривали втроем, я натягивал заново палатку, перебивал колышки и снизу поглядывал на профиль девушки, пропадавший в солнечных космах, видел, как пылает нимб волос, повыбившихся из хвоста, схваченного дужкой заколки, как при поворотах головы просвечивает нежно вершинка уха. Скоро мы все пошли прогуляться, и обнаружилось, что Татьяна смотрит только под ноги, будто тропинка — мостик через пропасть, прикусывает губу, на подъеме задыхается с испариной, дурнеет и чуть розовеет лицом; незагоревшая ее кожа кричит в глаза под кронами деревьев, пылающими тенью и изумрудным солнцем. Мышца икроножная едва проступает под кожей. Жалость, желание, стыд и презрение смешаны во мне. Жениху она в третий раз говорит: «Скоро?»
Макиевский показал нам яму, где, заломленный за поваленный ствол, лежал, поджав ноги, оступившийся, погибший буйвол.
— Вчера нашел. Переломанные ребра, внутреннее кровоизлияние. Часа три промучился.
Мы обступили яму. Татьяна заглянула в нее и, дрогнув лицом, качнулась в сторону, поспешно поднялась из оврага, но дальше одна не решилась.
Один рог вола впился в изрытый склон, туша была погружена, присыпана землей.
— Сам себя закопал, — сказал Хашем.
— Как сам себя? — удивился Вагифка.
— Хотел вылезти, но зарылся.
— Деревья гнулись от горя, когда он кричал, — сказал Столяров.
Великая убитая сила поверженного гиганта меня ошеломила. Я исследовал потрескавшийся рог, бешеный, остекленело мутный глаз, другой прищуренный глаз, длинные ресницы и густую муравьиную дорожку с хребта на шею, пропадающую за лиловой губой. Зернистые глянцевитые муравьи тащили в быка свои яйца.
— Человек легче, и у него руки есть, чтоб карабкаться, тут рога не помогут, — сказал Феликс.
— Бычий скелет — хорошая арматура для нового муравейника, — заметил Столяров.
Затем Феликс повел нас купаться к небольшому водопаду, о котором знали только пограничники, местные здесь если и бывали, то изредка. Вообще, для местных жителей войти в лес было геройством. Охотой промышляли только русские сектанты, потому что из дичи лишь кабан был доступен прицелу. Олень, подвергнутый истреблению еще при Сасанидах, требовал нешуточных навыков следопытов. И потому дженгель был пустым и диким.
Дженгель — лес; дженгелийцами во все времена в этих краях называли партизанов, «людей леса», слово это обладало романтическим ореолом, как имя Робин Гуд. Дженгелийцы в 1920 году пожелали включить Персию в коммунистический интернационал. Народно-революционное движение, подкрепленное интеллигентными персами, перенявшими у русских марксизм, оказалось ослаблено личным противостоянием революционных лидеров — Эхсан Уллы-Хана и Кучик-Хана. Эхсан Уллу-Хана поддержали Советы. А именно — Яков Блюмкин, которого его покровитель Лев Троцкий, как в сказке, во искупление дела Мирбаха посылал за тридевять земель разжигать мировую революцию. Кучик-Хан (медвежеподобный, косматый дервиш) показался Блюмкину, в отличие от рационального Эхсан Уллы-Хана (нервное лицо, бреет щеки), слишком мистически настроенным и потому слишком бескорыстным; в то время как его ближайшее окружение, напротив, страдало корыстолюбием, на каждом шагу предавая революцию. Тем не менее с Кучик-Ханом велась работа, работали с ним и Абих, и Блюмкин. Член Реввоенсовета Кавфронта Серго Орджоникидзе и комфлота Федор Раскольников, завладевший в походе на Энзели судами Каспийской флотилии, которые были сюда приведены деникинцами, наградили Кучик-Хана орденом Красного Знамени и получили от него согласие провозгласить образование Персидской советской республики. Эхсан Улла-Хан долго был зависим от соратника, набиравшего в народе популярность благодаря своим мистическим прозрениям. Притом что сам Улла-Хан способен был в течение месяцев пробираться с малочисленным отрядом, без проводников, по горам, полным вражеских войск: голодать и бояться, продать маузер за два золотых, неделями жевать сырой рис, из речной глины слепить горшок, убить птицу, сварить плов, наконец найти приют в доме друга, узнать, что губернатор Зенджана получил приказ доставить его в Тегеран живым или мертвым, тяжело заболеть и скрываться сорок дней в эндеруне — во внутренних женских комнатах; кое-как выбраться в батрачьих одеждах в горы, быть схваченным дженгелийцами как разведчик — и расцелованным Кучик-Ханом. В дженгеле под руководством Мирзы Кучик-Хана был образован комитет Эттехад-э-Ислам, который, состоя из почитаемых моджахединов, руководил не только действиями лесных отрядов, но и распространял свое влияние на весь Гиркан. Под знаменем ислама комитет боролся против англичан и шахских казаков. При моджахединах находились несколько немецких инструкторов, последовательно продолжавших дело великого разведчика Густава Васмуса, заклятого врага Британской империи. Кучик-Хан крепко дружил с муллами, широко проповедовавшими его воззрения, и издавал газету «Дженгель», которая редактировалась в лесу, а печаталась в Реште. Методы борьбы и противостояния были незатейливыми. Капитан английской контрразведки Ноэль похищался по дороге из Баку и исчезал в лесу под конвоем. Английские агенты захватывали лидера социалистов Сулейман-Мирзу и отправляли его через Бомбей в Лондон. В ответ на это Эхсан Улла-Хан захватывал сэра Макларена, английского консула в Реште, и Уильяма Окшота, заведующего отделением Лондонского банка. Кучик-Хан считал, что такими действиями Эхсан Улла-Хан повергает дженгель в огонь. Однако сам вместе со своими комитетчиками широко торговал заложниками: брал какого-либо крупного помещика, феодала, предпринимателя и под угрозой заключения назначал выкуп — от пяти до ста тысяч туманов; если заложник артачился, то его забирали в лес на высидку, до уплаты. Продовольствие отрядам выдавалось крестьянами частью безвозмездно, частью приобреталось у них или отбиралось из помещичьих амбаров в счет обложения. Оружие покупалось у русских казаков или солдат, от пяти до пятнадцати туманов за винтовку. Эхсан Улла-Хан страдал тяжким унынием, от которого лечился курением терьяка, подсохшего сока, снятого с надрезов, которые были сделаны на незрелых коробочках мака. В решающем походе на Тегеран, уже в непосредственной близости от города, Эхсан Уллу-Хана посещает мистическое видение. До сих пор он мог только мечтать о подобном даре, которым в полной мере владел его соратник и соперник. Охваченный паникой после общения с ангелом, Эхсан Улла-Хан бросает свое войско, наступление гаснет. Эхсан Улла-Хан был исключен из состава реввоенсовета и предался опийному забвению. Вскоре между членами комитета Эттехад-э-Ислам возникла междоусобица, в результате которой часть дженгелийцев перешла на сторону шаха. К зиме остаток Гирканского фронта был загнан шахскими войсками в горы. Малочисленный отряд Кучик-Хана, истощенный длительными переходами и голодом, попал в бурю. 10 декабря 1921 года заледеневшее тело Кучик-Хана было обезглавлено его бывшим соратником Хала Курбаном, курдом (почти черный, в высоченной шапке, крест-накрест перепоясанный пулеметной лентой). Срубленная голова революционного дервиша была им доставлена Мохаммад Хасан-шаху. К ногам последнего из каджарской династии правителя ее бросил военный министр, русскоязычный казачий офицер Реза-Хан Пехлеви, который в 1925 году сам объявит себя шахом. Велимир Хлебников, бывший тогда в Персии под покровительством Рудольфа Абиха, ученика Блюмкина, и почитавший Кучик-Хана как пророка революции, как соратника по подготовке прихода Мехди (а только тот сможет предоставить себя — свое тело и личность — для воплощения Мехди, скрытого имама, властелина времени, кто станет словом и делом эпохи его царства), искал в снегах оставленное тело Мирзы, чтобы предать воскрешению. Четырехмесячный заработок Хлебникова за время военной экспедиции в Персии составил двадцать туманов, которые так и не отдал ему Абих (или отдал, но Хлебников, одолеваемый манией преследования, позабыл, а верный секундант Митурич страстно запомнил, как оскорбление, нанесенное полуголодному Хлебникову в комнате общежития Военной академии, выходившей окнами на храм Христа Спасителя). Эхсан Улла-Хан под прикрытием опийных потемок бежал в Баку. В тридцать седьмом году при аресте он погиб, отстреливаясь от чекистов. Так рассказывал нам Штейн, еще один ментор нашего детства, знавший в Баку сестру Рудольфа Абиха, о нем речь впереди. (Хашем впитывал каждое слово Штейна, я же многого не понимал и не принимал, как не имеющее отношения к реальности. Театр, на котором Штейн был сосредоточен, презирался мною, как королевство условности.)
