Она никогда не прикасалась к нему первой, и ей никогда не приходилось просить его прикоснуться к ней. Когда она одевала его – чаще всего в ту одежду, которая была в тот момент на ней, то есть сначала она раздевалась, – то стояла так близко к нему и пахла так восхитительно, что Джек не мог сдержаться. Когда он сделал это в первый раз, она закрыла глаза и задержала дыхание – тем самым приглашая его снова прикоснуться к ней, еще и еще. Она соблазняла его, но совсем не так, как агрессивная миссис Машаду, а словно уступая; и все же Джек понял, что смелость в том, что касалось прикосновений, привила ему именно португалка (а равно показала ему, где и как прикасаться). Миссис Адкинс почему-то ни разу не спросила его, где же он, тринадцатилетний подросток, выучился ласкать женщин, как надо.
Наверное, ей следовало бы завести себе дочь, подумал однажды Джек, когда миссис Адкинс одевала его в свою любимую бархатную кофту (внутри имелся вшитый лифчик, для смеха миссис Адкинс положила туда по лимону; груди у нее были маленькие). Много позднее Джек узнал, что они с мистером Адкинсом потеряли сына; смерть мальчика и была причиной вечной грусти миссис Адкинс (а уж она и привлекла к ней Джека). Но в Реддинге Джек ничего об этом не ведал.
– Мне просто нравится, как ты выглядишь в моей одежде, – вот и все, что она ему сказала.
В седьмом классе миссис Адкинс доверила ему роль Милдред Дуглас из «Косматой обезьяны» Юджина О'Нила; игра Джека так понравилась ей, что на следующий год из каких-то извращенных соображений миссис Адкинс дала ему роль ее вздорной тетушки. Это был последний год Джека в Реддинге; лежа в объятиях миссис Адкинс, он, по ее просьбе, читал пьесу наизусть. Хриплым голосом Второго Инженера миссис Адкинс говорила ему:
– Тереться тебе придется о масло и копоть, тут уж ничего не поделаешь.
И Джек-Милдред покорно терся о нее, отвечая:
– Это не важно, у меня полно белых платьев.
В самом деле, у миссис Адкинс полно было белых платьев; да и вообще, на сцену Джек выходил исключительно в костюмах из ее гардероба. Как ему было в них хорошо! Словно дома.
Джек не часто покидал Реддинг, если не считать поездок с командой борцов на соревнования. До Торонто было слишком далеко, поэтому День благодарения Джек проводил в Бостоне со своим соседом по комнате Ноем. В Торонто Джек возвращался только на Рождество и на так называемые весенние каникулы: март – апрель, в Мэне это зима, да и в Торонто не сказать чтобы весна.
Зато как член команды Джек повидал много городов в Новой Англии. Тренер Клум однажды завез их даже в штат Нью-Йорк; в том турнире проиграл сам Лумис, и это было его единственное поражение на глазах у Джека. Лумису, впрочем, предстояли еще поражения – ему вообще не везло, для начала он потерял родителей и сестру, затем его выгнали из Академии Блэра за то, что от него забеременела несовершеннолетняя дочь судьи (одновременно он был лишен стипендии как борец). В результате он стал морским десантником и получил смертельную рану ножом где-то на Филиппинах (то ли при исполнении секретной миссии, то ли просто по пьянке в баре), говорили, что его убила проститутка-трансвестит.
Но в Реддинге Лумис был для Джека идеалом. Джеку никогда не удавалось бороться так же хорошо, как Лумис, хотя за два последних года в Реддинге счет побед у Джека превышал счет поражений.
Если бы в Реддинге кто-нибудь фотографировал Джека на сцене, мальчик бы это заметил; но если бы этот кто-то просто смотрел на него из зала или же фотографировал его во время борцовских схваток, то заведомо остался бы незамеченным – зрители всегда так шумят, щелчок затвора не слышен. Борясь на ковре, Джек забывал даже о своем единственном зрителе. В борьбе ты или держишь соперника под контролем, или проигрываешь; борешься ты, стало быть, в пустом пространстве, без зрителей вообще. А после того, как Лумис закончил Реддинг, лидером команды стал Джек; так на его плечи впервые легла ответственность.
Он был лидером команды везде – и на ковре, и в автобусе; другие борцы или спали, или пукали, или делали домашнее задание в свете фонариков (одновременно пукая). Правило было такое – как можно меньше отвлекать водителя.
Поэтому говорил только Джек – он рассказывал товарищам разные байки по пути обратно в Реддинг. Про то, как самый маленький солдат спас его в Кастельгравене, как он сам накладывал повязку на грудь Ингрид My, как снимал с руки Саскии браслеты, как ее прежний клиент сжег ей руку. Умолчал Джек лишь про историю с испорченным ожерельем мамы, когда та давала советы юноше в Амстердаме. Ну и про миссис Машаду, разумеется.
Джек хвастался, что его «сводная сестра» Эмма побьет любого из реддинговских борцов, кроме одного лишь Лумиса (которого в то время еще не выгнали из Блэра). В Реддинге все, кроме Ноя и миссис Адкинс, думали, что мама Джека – знаменитая на весь мир тату-художница, которая живет в Торонто с мистером Оустлером, отцом Эммы.
Джек, наверное, рассказывал все эти байки потому, что скучал не только по Эмме, но и по маме с Лесли – и даже по миссис Машаду, во всяком случае, по ее силе и агрессии, которых и следа не было в нежности миссис Адкинс, – а возможно, и по ее португальской грубости.
Джек рассказал соученикам и историю своего самого блестящего успеха на сцене в роли невесты по почте в ужасной пьесе Абигайль Кук. Тема для школьного автобуса оказалась скользкая, тренеру Клуму не понравилось слово «менструация», и когда мальчик произнес его, босс записал на его счет полштрафного балла.
В восьмом классе Джек стал вице-капитаном, а в команду пришел борец в легком весе по имени Ламбрехт, шестиклассник из Аризоны. Он всю жизнь прожил в пустыне и ни разу не видел снега, не говоря уже о дорожном знаке с надписью «Внимание! Ниже нуля – дорогу пучит!».
То ли Ламбрехт плохо читал в темноте, то ли просто автобус слишком быстро ехал и все слова слились у него в одно, только он произнес, не обращаясь ни к кому конкретно:
– Кто такая ниженуля и почему она пучит дорогу?
В полутемном автобусе никто не ответил ему; ни те, кто спал, ни те, кто пукал, и не думали шевелиться. Джек учил наизусть стихи Мэтью Арнольда; подождав, не ответит ли Ламбрехту кто (тот успел добавить: «У нас в Аризоне ниженули не водятся»), мальчик выключил фонарь и сообщил товарищу по команде:
– Ниженулей так просто не увидишь ночью, они слишком маленькие, свет фар не отражается у них в глазах. Плюс к тому у них шкура точь-в-точь под цвет дорожного покрытия.
– Я понял, а кто они такие?
– Ламбрехт, я тебе вот что посоветую – зимой по ночам не покидай общежитие. Ниженули сейчас особенно активны именно в темное время суток.
– А что они вообще делают? Как они пучат дорогу?
Ему стало не по себе, страх выразился в его голосе так, как это обычно у средневесов, – резким повышением тона. Наверное, вопль Ламбрехта и заставил тяжеловеса Майка Хеллера положить конец шутке Джека. У Хеллера вообще отсутствовало чувство юмора, он был раздражительный и жирный и попал в высшую категорию только из-за лишнего веса. Он ни разу не выиграл ни одной схватки.
