– Ты снова забыл про дыхание, конфетка моя, – отчетливо услышал Джек голос Эммы. Он думал, его целует миссис Оустлер, а это была Эмма! – Целуй меня дальше, если хочешь, но не забывай дышать!
– Я спал, мне снился сон, – сказал он.
– Он мне рассказывает! Ты едва себе шланг свой не оторвал, красавец мой, еще бы он у тебя не болел!
– Вот оно что.
– Покажи-ка мне малыша, Джек, – сказала Эмма, – я хочу знать, в чем дело.
– Да ни в чем, – сказал Джек; ему было стыдно – что она скажет, увидев, какой он теперь.
– Джек, да это же я, твоя Эмма, ради всего святого! Я не сделаю тебе больно.
Горел и свет в ванной, и ночник на столе. Эмма хорошенько разглядела мистера Пениса.
– В самом деле, не пенис, а одна большая ссадина! Как же так можно!
– Что можно?
– Ну Джек, ты же его едва не стер в кровь! Тебе нужно оставить его в покое на пару-другую ночей. Ты когда это начал?
– Я его не тер.
– Конфетка моя, не вешай мне на уши лапшу. Ты совсем задрочил своего малыша, так нельзя, это же садизм какой-то!
– Что значит «задрочил»?
– Джек, не ерунди, ты отлично знаешь, что это такое. Ты же мастурбировал дни и ночи!
– Что я делал?
– Брал пенис в руку и доставлял себе удовольствие!
– Я этого не делал! То есть это делал не я.
– Джек, ты это делал сам, во сне!
Тут Джек зарыдал. Он очень хотел, чтобы Эмма ему поверила, но не знал, как ей сказать.
– Не плачь, конфетка моя, мы все исправим.
– Как?
– Ну, мазью смажем или еще что-нибудь придумаем. Не бойся, Джек. Мальчики всегда дрочат, это неизбежно. Я просто думала, ты мал еще этим заниматься, ну что же, я ошибалась.
– Я ничего такого не дрочил! – настаивал Джек; ему пришлось кричать, так как Эмма ушла в спальню Алисы за мазью.
– Щипать будет?
– Нет, эта не щиплет; только разные штуки с дрянью внутри щиплют.
– С какой дрянью?
– С химией всякой, – сказала Эмма, – с искусственными запахами и всяким другим говном.
Она принялась втирать мазь в пенис Джека, больно не было, но мальчик все плакал.
– Милый, возьми же себя в руки. Тоже мне, великое дело, онанизм.
– Какой еще онанизм, я даже слова такого не знаю! Это все миссис Машаду!
Эмма в ужасе выпустила пенис из рук.
– Миссис Машаду прикасается к тебе, Джек?
– Она много чего делает, засовывает мистера Пениса внутрь себя.
– Мистера Пениса?
– Она его так называет.
– Куда внутрь, милый? В рот?
– И в рот тоже.
– Джек, как ты не понимаешь! Миссис Машаду совершает преступление!
– Что-что?
– То, что она делает, – неправильно! Ты тут ни при чем, ты-то ничего плохого не сделал. А вот она – да.
– Только не говори маме.
Эмма обняла Джека.
– Конфетка моя, нам нужно остановить миссис Машаду. Это не может дальше продолжаться.
– Ты сможешь ее остановить, я уверен.
– Еще бы, конечно смогу! Дай только срок, – мрачно сказала Эмма.
– Не уходи! – взмолился он и вцепился в нее изо всех сил; он знал, что Эмма может обнять его и сильнее, но она не стала. Она погладила его плечи, спину, поцеловала веки, красные от слез, и уши.
– Конфетка моя, не бойся, я с тобой. А ты просто спи. Я никуда не ухожу.
Он заснул так глубоко, что мог бы и не проснуться от криков.
– Черт, да ему же приснился кошмар! – услышал Джек Эммин голос. – Я обняла его, чтобы он заснул снова. А потом заснула сама. Чего вы тут себе навоображали? Я с ним тут что, по-вашему, трахалась? А почему на мне одежда?
– Тебе нечего делать в постели у Джека, Эмма, – сказала миссис Оустлер. – Особенно под одеялом.
– Лесли, мне кажется, все в порядке. Джек чувствует себя отлично, – сказала Алиса.
– Твою мать, я просто счастлива это слышать! Какое, твою мать, облегчение, что ты так думаешь! – заорала Эмма.
– Эмма, не смей разговаривать с Алисой в таком тоне, – сказала Лесли.
– Джек, ты проснулся? – спросила Эмма.
– Ага, – ответил он.
– Значит, если тебе приснится кошмар, скажи мне, – сказала Эмма. – Ты знаешь, где меня найти.
– Спасибо! – крикнул ей вслед Джек.
– Эмма… – начала было миссис Оустлер.
– Лесли, оставь ее в покое, – сказала Алиса, – я вижу, что ничего не случилось.
– Джек, ты уверен, что с тобой все в порядке? – спросила Лесли.
– Еще бы, все отлично, – сказал он ей, а затем посмотрел на маму таким взглядом, словно она его единственный зритель (Джек просто притворялся, он-то знал, что это неправда). – Ничего не было, я просто спал, и мне приснился кошмар.
Услышь его сейчас мисс Вурц, она наградила бы его аплодисментами за тон и дикцию. Джек удивился – солгать маме оказалось так просто и легко; впервые ему это удалось.
Мальчик услышал, как вдоль по коридору удаляется миссис Оустлер, затем – грохот (это Эмма захлопнула дверь к себе прежде, чем Лесли успела до нее дойти). Он знал, что мама и миссис Оустлер сидят у Эммы в печенках – она злее его самого, а уж он так зол, как никогда в жизни.
Джек улыбнулся, когда мама поцеловала его на ночь. Он знал, какую его улыбку мама любит больше всего, и изобразил именно такую. Он очень устал, был жутко на всех обижен и раздосадован, но почему-то знал, что сегодня очень хорошо выспится. Миссис Машаду предстоит сразиться с Эммой Оустлер, и Джек ни секунды не сомневался, кто выйдет победителем.
На следующее утро Эмма разбудила Джека раньше, чем проснулась Лесли (Алиса по утрам никогда не вставала, в зал мальчика отвозила миссис Оустлер). Джек обычно вставал сам и сам же делал себе завтрак (тарелку хлопьев с молоком или тост и стакан апельсинового сока), когда он заканчивал, как раз спускалась мама Эммы приготовить себе кофе.
По утрам миссис Оустлер вела себя с Джеком дружелюбно, правда, больше молчала. Она приглаживала мальчику волосы или трепала по загривку, делала ему сэндвич на ланч (еще ему полагались яблоко и немного печенья – Лесли прятала его от Эммы).
На этот раз Джек, проснувшись, увидел, что над ним на полных оборотах крутится вентилятор, а Эмма запихивает в его борцовскую сумку свои шорты, носки и футболку.
– Сегодня мы отправляемся в зал пораньше, конфетка моя, и я – твой новый спарринг-партнер, отныне и до второго пришествия. Однако прежде я хочу, чтобы Волкоголовый показал мне пару-другую приемов.
