– Разве вы не хотите, чтобы я сыграл для вас что-нибудь? – спросил Франс Донкер.
Мама уже тянула Джека к узкой лестнице. Мануал находился на маленькой антресоли в задней части Аудекерк, невидимый для прихожан, а величественные трубы органа возвышались над ними на шесть с лишним метров.
– Если хотите. Сыграйте нам что-нибудь из репертуара Уильяма, – ответила Алиса, явно показывая, что слушать не намерена.
Ступив на лестницу, Джек обернулся и увидел, как Франс Донкер посыпает скамью пудрой. Ага, значит, все-таки я и правда учуял пудру! Брюки у юного гения сзади были все в пудре, благодаря ей ему было удобнее скользить по скамье туда-сюда – достать с одного конца скамьи до противоположного края трехрядного мануала невозможно, нужно подвинуться.
Над клавиатурой была деревянная доска, из которой торчали медные набалдашники – некоторые, впрочем, давно отвалились или были вывинчены. Кроме нее, органист видел только маленькую часть витражей. Все вокруг Донкера было старое и изношенное, но едва он заиграл, как стало ясно – все это не имеет ни малейшего значения.
Алиса не успела выбежать из Аудекерк вовремя. Громкий, глубокий звук, выверенная гармония, идеальный контрапункт, гулкое эхо баховской токкаты и фуги ре минор – все это окатило маму и Джека, еще когда они спускались по винтовой деревянной лестнице, мальчик хорошо запомнил деревянный поручень с одной стороны и вощеный канат цвета жженой карамели с другой – толстенный, с руку взрослого мужчины.
Они едва не скатились вниз по лестнице, словно бы величественный звук опьянил их. Алиса очень хотела покинуть церковь побыстрее, но повернула не в ту сторону, и они оказались в центральном проходе лицом к алтарю. Оглушительная музыка окружила их со всех сторон.
Там, где обычно сидели прихожане, в этот час оказалась удивленная толпа туристов. Кажется, Бах оборвал их гида на полуслове – тот все так и стоял, разинув рот, казалось, оттуда-то и идет звук. Что бы он там ни говорил, придется ему теперь подождать, пока токката и фуга не закончатся.
Снаружи, на Аудекерксплейн, освещенные закатным светом, стояли проститутки и тоже прекрасно слышали музыку. Было ясно – то, что играет Донкер, им хорошо знакомо, они, конечно, не раз слышали токкату и фугу ре минор Баха в ранние утренние часы. По выражению их лиц Джек и мама явственно поняли, что проститутки предпочитают Франсу Донкеру Уильяма.
Джек с мамой побежали прочь. Сейчас не время расспрашивать пожилых недружелюбных женщин – нет, им тоже придется подождать, пока музыка закончится. Гулкий звук органа преследовал их до самой Вармусстраат, священный шум Господень не оставил их и после полицейского участка. Когда музыка совсем стихла, оказалось, что они прошли полпути до Синт-Олофсстеег.
Так правда ли органная карьера Уильяма клонится к закату? Правда ли, что он всего лишь настраивает органы и только упражняется, а не выступает с концертами, или же играет только в какое-то ну совсем неурочное время для малообразованной аудитории? Или же сама возможность слушать гигантский орган Аудекерк – уже дар, доступный лишь избранным?
Звук этот был и грандиозный и священный. Он подчинял своей воле даже проституток, которые не привыкли ничего делать задаром, заставлял их отдаваться себе полностью, без остатка, целиком обратиться в слух – и слушать.
Глава 7. Еще один пункт, не значащийся в маршруте
Девятого ноября 1939 года Лит пережил первый налет Люфтваффе. Порт не пострадал, но в переполненном бомбоубежище у матери Алисы случился выкидыш. Алиса всегда говорила:
– Вот в тот-то день я и должна была появиться на свет.
Если бы она появилась на свет именно в тот день, то, глядишь, ее мама не умерла бы при родах и Алиса, возможно, никогда не встретила бы Уильяма Бернса – или же, встретив его, оказалась бы ему ровесницей.
– А в этом случае, – утверждала Алиса, – его чары не произвели бы на меня никакого впечатления!
Впрочем, Джек даже в детстве почему-то в это не верил.
Мальчик не запомнил, как звали суринамскую проститутку, что подарила ему шоколадку то ли на Корсьеспоортстеег, то ли на Бергстраат, зато он помнил, где находились эти две улицы – между каналами Сингель и Херенграхт, то есть на некотором отдалении от квартала красных фонарей, примерно в четверти часа ходьбы, в более жилой и менее злачной части города.
Почему Алиса отправилась расспрашивать про Уильяма в этот район? Наверное, потому что ей посоветовали – то ли Блондинка Нель, то ли Черная Лола – поговорить с Велосипедистом, он же дядюшка Геррит. Черная Лола, из пожилых, вообще-то была белая, просто волосы красила в чернильно-черный цвет, а дядюшка Геррит был ворчливый старичок, который ездил проституткам за покупками на велосипеде. Он таскал с собой блокнот, и там проститутки писали, чего хотят на обед или просто так, закусить. Он очень не любил, когда списки делались слишком длинными, а прокладки и презервативы покупать отказывался вообще. Джек решил, что наряду с Велосипедистом в квартале есть, наверное, еще и Прокладочник с Презервативщиком, но ни он, ни мама ни разу этих персонажей не встретили.
Женщины постоянно дразнили дядюшку Геррита. Если какая-то девушка чересчур сильно донимала его, он отказывался делать для нее покупки в наказание за острый язычок – но обычно всего на пару-другую дней. В квартале жила одна проститутка по имени Саския, тощая, как стиральная доска. Когда у нее кончались сэндвичи, она обычно просила о помощи Алису и Джека – есть она хотела постоянно, а дядюшка Геррит за что-то ее просто терпеть не мог. Почти каждый раз, что Джек и мама проходили мимо, Саския давала им деньги на круассан с сыром и ветчиной, который они приносили ей на пути назад. Правда, если у Саскии был клиент, вручить сэндвич не удавалось, и его приходилось съедать.
Саския была очень популярная проститутка, так что круассаны с сыром и ветчиной доставались Джеку с большой регулярностью. Кроме того, Алиса с удовольствием покупала для Саскии бутерброды и из собственного кармана. У работниц квартала обычно очень интересные истории, а Алиса обожала слушать истории – правда, только женские. Женщины, у которых в жизни случались несчастья, каким-то образом узнавали, что Алиса подходящий для них слушатель, – возможно, потому что у нее самой в жизни случилось несчастье.
История Саскии была о двух мужчинах. Первый мужчина, сделавший ей больно, был клиент, он поджег ее прямо в номере, где она работала, на Блудстраат, пытался плеснуть ей в лицо жидкость для растопки каминов, но Саския закрылась рукой. Она получила серьезные ожоги, но лицо осталось нетронутым, обгорела только рука от запястья до локтя. Когда рана зажила, Саския стала носить на руке браслеты – она даже придумала такой способ привлекать клиентов: становилась в дверях своей комнаты на Блудстраат, вытягивала руку на улицу и звенела браслетами. Мимо такого никак нельзя было пройти, и клиенты текли рекой.
Хорошенькой ее назвать было нельзя, слишком худая, а еще она никогда не открывала рот, улыбаясь очередному клиенту, – такие ужасные у нее были зубы.
