– Каких-каких состояний?
– Так, пока нам рано говорить про папину психику, погоди, – сказала Хетер. – Значит, еще он любит держать руки в ледяной воде – столько, сколько может. Мазохизм, конечно, для человека, которому все время холодно, но горячий парафин в сочетании с ледяной водой помогает ему – в результате он некоторое время чувствует себя хорошо.
Погода была хорошая – тепло, легкий ветерок, – но, глядя на походку Хетер, можно подумать, что дует ураган: голова прижата к груди, плечи опущены, размахивает руками, словно поддерживает равновесие.
– Всю жизнь, пока я была маленькая и ходила в школу, папа говорил мне, что любит тебя так же сильно, как меня, – сказала она, по-прежнему избегая глядеть на Джека. – Он говорил, раз ему не позволено видеться с тобой, то он любит меня за двоих. Он говорил, что любит меня так сильно, что хватит и на тебя, и на меня.
Она по-прежнему играла на невидимой клавиатуре, какая, интересно, музыка звучала сейчас у нее в голове?
– Разумеется, я тебя терпеть не могла, – продолжала Хетер. – Он говорил, что любит меня вдвойне потому, что у него нет тебя; я, конечно, понимала это в том смысле, что тебя он любит больше, чем меня. Но это же нормально, дети всегда так думают, не правда ли?
Вдруг она остановилась, заглянула Джеку в глаза и, не ожидая ответа, сказала:
– Мы пришли, вот тут я живу.
Она скрестила руки на груди (довольно маленькой, отметил Джек), словно они ссорились.
– Ты сказала, что терпеть меня не могла. Но это осталось в прошлом, не так ли? – спросил он.
– Это как посмотреть, Джек. Я еще не решила, осталось это в прошлом или нет.
На улице было полно народу – вокруг куча маленьких магазинов, машины. Дом Хетер шестиэтажный, вокруг чугунный забор, ярко-красная входная дверь. Стены в подъезде выложены плиткой, ступеньки каменные, перила деревянные поверх металлической решетки.
– Ты первый, – сказала Хетер и указала на лестницу.
Интересно, это у нее суеверие такое, не подниматься первой по лестнице, подумал Джек. Пройдя три марша, он обернулся.
– Иди, иди, – сказала она, – если у женщины есть в голове мозги, она не позволит Джеку Бернсу идти у себя за спиной. Я бы чувствовала себя неудобно, споткнулась бы и упала.
– Почему?
– Я бы думала, как выгляжу в сравнении со всеми теми красавицами, которых ты видел – со спины и со всех других сторон.
– А что с лифтом?
– Лифта нет, приходится подниматься пешком на шестой этаж. В Эдинбурге в домах высокие потолки, поэтому марши такие длинные.
Цвета в коридоре теплые, но самые простые – розовый, сливочный, коричневый. Потолки в квартире и правда высокие, стены выкрашены в яркие цвета – в гостиной в красный, на кухне в желтый. О том, что в квартире живет пять человек, говорили разве что две плиты и два холодильника. Все чисто и опрятно – а как еще может быть у пяти разных людей, иначе они перессорятся. Джек не стал спрашивать, сколько в квартире туалетов – и так ясно, на пятерых маловато.
В комнате Хетер был стол, двуспальная кровать и много книжных полок; стены темно-бордовые, зато окна гигантские, выходят на улицу Брунтсфилд-Гарденс. Книги в основном художественные, много дисков, как и в ее кабинете, больше, чем книг, снова довольно внушительная стереосистема плюс видеомагнитофон и DVD-проигрыватель с телевизором. Рядом с кроватью столик, на нем лежат несколько дисков и кассет с фильмами.
– Я смотрю твои фильмы, когда не могу заснуть, – сказала Хетер. – Иногда без звука.
– Чтобы соседям не мешать?
– Им плевать, есть звук или нет, – пожала плечами она, – просто я знаю все твои реплики наизусть, иногда мне хочется произносить их вместо тебя.
Куда сесть? В комнате единственный стул и кровать; по сути дела, комната в общежитии, только побольше и получше выглядит.
– Садись на кровать, я принесу чаю.
На столе стоит фотография молодого Уильяма Бернса за мануалом какого-то органа, на коленях у него совсем еще маленькая Хетер. Он сел на кровать, Хетер вручила ему кожаный фотоальбом.
– В общем, по фотографиям и так понятно, кто тут кто, смотри, я тебе не нужна, – сказала она и пошла готовить чай.
Хетер, конечно, догадывалась, что Джек мало видел фотографий отца, и поэтому оставила его одного – впервые наедине с папой, которого в альбоме было много-много.
Фотографии располагались в хронологическом порядке. Барбара Штайнер оказалась маленькой блондинкой, чуть полнее лицом, чем дочь, и далеко не такая красавица. Красоту Хетер унаследовала от Уильяма. Он, как и в молодости, носил длинные волосы (мисс Вурц осталась бы довольна) и с возрастом делался все стройнее. Фотографий папы с дочерью – сначала маленькой, потом постарше – было куда больше, чем фотографий Хетер с мамой и фотографий Уильяма и Барбары вместе. Впрочем, это был альбом сестры, она могла составить его по своему вкусу, и, может быть, из того, что одних фотографий больше, а других меньше, ничего и не следует.
Похоже, больше всего Хетер нравились фотографии, запечатлевшие их с папой поездки в Альпы – Уильям и Хетер на лыжах, переложенные открытками из Венгена, Леха и Церматта. Не слишком ли холодный вид спорта выбрал себе Уильям, которому все время холодно? Впрочем, в костюме лыжника папа выглядит естественно, а может, он просто счастлив, что катается на лыжах с дочерью, и ему от этого делается теплее.
По выражению лица Барбары не скажешь, что она нытик, равно нельзя понять, что некогда у нее был хороший голос, разве только поза странная, словно ей жмет одежда, особенно на фотографиях, где она в парике. А потом вдруг раз – и она пропала без следа, Джек перевернул еще одну страницу – Барбары как не бывало. Дальше на него глядели только Хетер и папа, или вместе, или по отдельности.
К страницам в начале альбома были приклеены концертные афиши; когда Хетер, судя по фотографиям, исполнилось лет двенадцать, они исчезли, видимо, Уильям Бернс перестал давать концерты.
Кое-какие фотографии запечатлели Центральный бар, Хетер играла на флейте, а Уильям – на каком-то клавишном инструменте (кажется, вспомнил Джек, это синтезатор), иногда один, иногда с дочерью. Судя по выражению лиц отца и дочери, исполнялась отнюдь не классическая музыка.
Джек знал, почему на большинстве фотографий папа выглядит одетым не по сезону, то есть всегда задрапирован, словно ему холодно (тепло ему, судя по всему, было, только когда он катался на лыжах). Но и на пляжных фотографиях, где на папе были только плавки, Джек не смог хорошенько разглядеть его татуировки – даже на крупных планах казалось, что они все одинаковые и что это не ноты у него на коже, а длинный-длинный текст, написанный от руки.
Джеку стало стыдно. Когда-то он сказал Клаудии, что не хочет заводить детей и не захочет до того дня, пока не узнает достоверно, что у отца были дети, которых он любил, которых он не бросил. Теперь Джек держал в руках доказательство – альбом Хетер, полный ее любви к отцу и любви отца к ней. Джек досмотрел альбом до конца, взял себя в руки и решил посмотреть его еще раз; тут как раз и вернулась Хетер с чаем и села рядом с ним на кровать.
