Хельсинки – не лучшее место для людей, неуверенных в себе, а Алиса, кажется, как раз переживала острый приступ неуверенности. Если ей нужно было ночью в туалет, она будила Джека и требовала, чтобы он шел с ней, даже если ему не хотелось, и не разрешала покидать номер без нее, так что несколько раз Джеку приходилось писать по ночам в раковину (он не хотел будить маму). А когда мама вечерами ловила клиентов в Американском баре, Джек этаким впередсмотрящим на мачте парусного судна должен был следить за ней из лифта, который, казалось, навечно застрял на втором этаже (его никто и не думал чинить).
Когда Алиса находила очередного клиента, то оборачивалась и кивала Джеку (сквозь решетки шахты лифта мальчик выглядел птицей в клетке). Джек провожал ее взглядом, пока она вела клиента к лестнице, а потом выходил из лифта и бежал на четвертый этаж. Когда мама и клиент появлялись у дверей номера, Джек уже поджидал их там.
– Ба, какие люди! – всякий раз говорила мама. – Джек, уж не за татуировкой ли ты пожаловал?
– Нет, спасибо, – всякий же раз отвечал Джек. – Я слишком мал для этого. Мне бы только посмотреть.
Наверное, этот спектакль выглядел глупо, но мама с Джеком твердо решили играть его для каждого нового гостя, который сразу понимал, что Джек и мама – неразлейвода.
К концу третьей хельсинкской недели Джек совершенно позабыл о Сибелиусе. Его внимание отвлекли две юные девушки (судя по виду, еще какие бравые), которые однажды вечером подошли к Алисе в баре. Они попросили сделать им обеим татуировку – одну на двоих. Правда, стоя в лифте этажом выше, Джек плоховато расслышал их разговор.
– Татуировка – это вам не торт, ее нельзя заказать одну на двоих, – так, показалось Джеку, ответила мама.
– Ерунда, еще как можно, – ответила более высокая из девушек, а другая, кажется, сказала:
– Мы все на свете делили на двоих, даже вы-сами-знаете-что!
Джек увидел, как мама отрицательно качает головой – как-то необычно. Он уже видел, как мама отказывает чересчур пьяным юношам и компаниям из двух-трех человек – вход к ней в номер был строго по одному. Но эти две девушки выглядели как-то иначе, казалось, Алисе неловко с ними, Джек подумал, что мама, наверное, говорит с ними не в первый раз.
Алиса резко встала, повернулась и пошла прочь. Но бравые девушки – Высокая и Невысокая – пошли вслед за ней, ни на миг не закрывая рта. Увидев, что мама ступила на лестницу, Джек вышел из лифта. Высокая и Невысокая следовали за мамой по пятам.
– Мы же достаточно взрослые, не так ли? – спрашивала Высокая.
Алиса, не оборачиваясь, снова отрицательно покачала головой, но девушки не отставали.
– А вот и Джек, ведь это ты, правда, – сказала Невысокая, увидев мальчика на лестничной площадке. Джеку показалось, что девушка знала, где его искать. – Мы с подругой учимся музыке, я занимаюсь хоровым пением и органом.
Алиса застыла, словно обратилась в камень. Девушки догнали ее между первым и вторым этажами. Джек ждал маму на площадке второго, смотря вниз на всех троих.
– Привет, Джек! – сказала Высокая. – А я играю на виолончели.
Она была чуть ниже Ингрид My и не такая невозможно прекрасная, но руки у нее были такие же длинные. У нее были вьющиеся светлые волосы, подстриженные очень коротко, как у мальчика; носила она хлопчатобумажную водолазку, а поверх нее – толстый старый свитер, вышитый северными оленями.
Невысокая была довольно полная, миловидная, ее длинные черные волосы ниспадали на грудь. На ней была черная мини-юбка, черные колготки, черные сапоги до колен и черный свитер с треугольным вырезом (на пару размеров больше, чем нужно), на вид очень мягкий, ничем не вышитый.
– Вы учитесь музыке, вот оно что, – повторила Алиса.
– В Академии имени Сибелиуса, Джек, – сказала Высокая. – Ты слыхал о такой?
Мальчик ничего не ответил, пристально смотря на маму.
– Имени Сибелиуса… – сказала Алиса таким тоном, будто слово резало ей горло.
Невысокая девушка подняла глаза и улыбнулась Джеку.
– Да, ты, конечно, Джек, кем же еще тебе быть, – сказала она.
Высокая взбежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, встала перед Джеком на колени и приставила ладони к его лицу, словно рамку к портрету. А руки у нее потные, подумал мальчик.
– Да вы только посмотрите на него, – сказала она; от нее пахло фруктовой жевательной резинкой. – Будь ты побольше, был бы вылитый отец.
Тут к ним присоединились мама и Невысокая.
– Руки прочь, – сказала Высокой мама, та встала и сделала пару шагов назад.
– Прости, Джек, – сказала она.
– Чего вам надо? – спросила мама.
– Мы же сказали, татуировку, – ответила Невысокая.
– А еще мы хотели посмотреть на Джека, – призналась Высокая.
– Надеюсь, Джек, ты не против, – сказала Невысокая.
Однако Джеку было всего четыре года от роду! Разве мог он с такой точностью запомнить, что говорили Высокая и Невысокая? Разве не более вероятно, что несколько дней – да что там дней, недель или месяцев – спустя он спросил маму, о чем они тогда говорили на лестнице отеля, а мама в ответ сообщила ему ровно то, что считала нужным? Может быть, он «запомнил» вовсе не слова Высокой и Невысокой, а то, что ему хотела вложить в голову Алиса – а именно мысль о том, что Уильям навсегда их бросил. И уж с тех пор ничто не могло изменить это «воспоминание».
Были дни, когда Джек Бернс чувствовал, будто он снова стоит на той самой лестнице – не только потому, что лифт в «Торни» не работал вовсе не временно, а еще и потому, что Джек многие годы потратил на то, чтобы отличить друг от друга двух человек: своего отца, каким его хотела представить мама, и своего отца, каким он был на самом деле.
Джек вот что хорошо запомнил: когда мама снова двинулась вверх по лестнице, он взял ее за руку и уже не выпускал до самого четвертого этажа. Девушки из музыкальной академии шли вровень с ними. Джек понял, что мама очень взволнована – у двери она долго рылась в карманах, ища ключ. Она забыла, что ключ-то у Джека – по сценарию эту часть реквизита должен был представлять зрителям он.
– Вот, держи, – сказал Джек, отдавая маме ключ.
– Зачем ты его взял, мог же потерять, – сказала мама. Джек не знал, что и думать, еще ни разу он не видел маму такой рассеянной.
– Мы просто хотели посмотреть на Джека, – как бы продолжая разговор, сказала Высокая.
– Но потом мы решили заодно сделать и татуировку, – сказала Невысокая.
Алиса впустила их в номер, и снова Джеку показалось, что она ведет себя так, будто давно с ними знакома. Войдя, мама зажгла свет, а Высокая опять склонилась перед Джеком; наверное, она снова захотела прикоснуться к его лицу, но сдержалась и просто посмотрела ему в глаза.
