А у Джека работа шла своим чередом. Он даже показал черновой вариант миссис Оустлер – она сказала, что отдала бы правую руку, только бы его прочитать. Он очень удивился, какие сильные чувства вызвал у Лесли сценарий; она похвалила Джека и сказала, что все сделано как нельзя ближе к книге, и даже составила список мелких различий между книгой и сценарием. Список не преследовал цель критиковать Джека – нет, она просто хотела показать ему, что хорошо знает книгу, тщательно прочла сценарий и все заметила. В список, разумеется, попали как изменения, придуманные Эммой, так и Джековы инновации.
– Нет, ты скажи, тебе понравилось? – спросил он Лесли.
– Ужасно понравилось, Джек, – сказала она со слезами на глазах.
Джек Бернс переживал свой первый писательский опыт, и его еще никогда не хвалили за литературные заслуги. Поэтому с того дня что-то сильно изменилось в его отношениях с миссис Оустлер. Их объединило нечто большее, чем надвигающаяся смерть Алисы; теперь их связывала и Эмма – благодаря ей Джек получил возможность сделать из книги сценарий и привлечь к работе Лесли.
А еще их объединял решительный отказ Алисы говорить с сыном про отца – и ответственность, легшая в силу этого на миссис Оустлер; она из кожи вон лезла, только бы припомнить все, что знала об Уильяме. А еще (что было самое гадкое, впрочем, в итоге это стало для них просто забавным) – беспрестанные наглые усилия Алисы заставить их спать друг с другом, прилагаемые ею с необъяснимым упорством. Между тем Джек и Лесли давно решили, что спать друг с другом не будут – по меньшей мере, пока Алиса жива и полна желания сделать их любовниками. Тут была одна сложность – несмотря на слабеющий рассудок, Алиса была права, они все больше и больше хотели спать друг с другом.
Алиса, конечно, совсем выжила из ума, но в какой мере тут виновна опухоль, а в какой – ее неувядающая ненависть к Уильяму Бернсу, миссис Оустлер и Джек так и не узнали.
Однажды ночью Джек застал мать у себя в кровати (то есть в бывшей кровати Эммы), она спала совершенно обнаженная. Он ее разбудил, она сказала, что легла у него, чтобы он мог наконец пойти к Лесли и трахнуть ее. Джек отправился спать в свою комнату, то есть ту, где ему когда-то преподавала жестокие уроки миссис Машаду.
Эта сцена больше не повторилась, но за ней последовали другие. Однажды миссис Оустлер позвонила полиция – ее вызвали соседи «Дочурки Алисы» по Квин-стрит. В заведении вовсю горланил Боб Дилан, при этом дверь была заперта, а ставни закрыты. Да что соседи, жаловались даже проезжающие мимо на автомобилях. Так Джек с миссис Оустлер и узнали, что Алиса закрывала «Дочурку» почти сразу после открытия и на весь день укладывалась дрыхнуть на диване. Но в последнее время во сне ей слышались какие-то голоса, объяснила она им (Лесли же говорила, что Алиса и не думала смыкать глаз, только храпела иногда).
– Что за голоса? – спрашивала ее Лесли.
– Не знаю, – отвечала Алиса, – говорят неразборчиво, не похожи ни на твой голос, ни на Джеков, я не хочу их слышать.
Поэтому-то она и врубала Дилана на полную громкость. Разумеется, соседи жаловались.
– Алиса, если на твоей дороге к смерти есть крутой поворот, то я скажу, ты его уже прошла, – усмехнулась миссис Оустлер.
– Сука, она теперь в писатели подалась! – завопила Алиса, схватив Джека за плечо и тыча пальцем в Лесли. – Я теперь живу с двумя писателями, ха-ха-ха-ха!
Тут Джек вспомнил, что его сознание постаралось не заметить в ту ночь, когда он увидел маму голой у себя в кровати; во сне ее груди выглядели сдувшимися, а татуировка словно съехала со своего некогда идеального места на юной пухлой груди. Теперь казалось, что ее сделали набекрень, словно бы в сердце Дочурки Алисы был какой-то неизлечимый порок, поселившийся в нем давным-давно, когда об Уильяме Бернсе еще никто и слыхом не слыхивал. Были видны следы от металлических деталей в лифчике, а свет из ванной высветил шрамы на правой груди, ужасные белесые полосы от операции по удалению опухоли, и еще шрам от удаленного лимфатического узла под мышкой, его Джек раньше не видел.
– Ребята, ну почему вы не трахаетесь, а? – завопила однажды вечером Алиса ни с того ни с сего и принялась колотить кулаком по столу; Джек с Лесли аж подпрыгнули. – Вам надо трахаться весь день, как кроликам, – вот тогда бы вы не изображали из себя такие тонкие натуры!
Сценарий становился все лучше и лучше, но Джек не считал, что он сам делается более тонкой натурой. Хотя, конечно, отказ матери прочесть сценарий уязвил его. Алиса сказала:
– Когда ты снимешь кино, милый, я давно буду в могиле.
Зато в один прекрасный день Джеку выпал шанс убедиться в тонкости натуры миссис Оустлер – она появилась на пороге его «кабинета» совершенно голая. Она к нему вообще никогда не заходила, не говоря уже о том, чтобы являться в таком виде. Кожа вокруг ее иерихонской розы раскраснелась, видимо, Лесли пыталась ее расцарапать. Она рыдала.
– Какого черта я сделала себе эту наколку! – всхлипывала Лесли. И куда девалась ее аура соблазнительницы?
– Не плачь, Лесли, не стоит.
– Жизнь и так заставляет нас совершать много необратимых поступков, – сказала Лесли. – Надо нам быть умнее, совершать лишь самые необходимые из них.
Она повернулась и пошла прочь.
– Лесли, можно я это вставлю в текст? – крикнул ей вслед Джек, сидевший за Эмминым столом; он как раз работал над репликами закадрового рассказчика, и ему остро не хватало чего-то важного. И вот Лесли принесла ему нужную фразу. – То, что ты сейчас сказала, – можно я это вставлю?
– Конечно, – тихонько отозвалась миссис Оустлер, Джек даже подумал, а не послышалось ли ему.
Роль Мишель Махер получила Лючия Дельвеккио; ее спросили, почему ей так хотелось сыграть ее, и она ответила, что решающую роль сыграло качество реплик закадрового рассказчика (а также необходимость сбросить десять кило). А «Мирамакс» даже поместила эту реплику на афиши.
– В яблочко! – крикнул Джек вслед миссис Оустлер. Но она уже ушла в ванную и закрыла за собой дверь, чего никогда раньше не делала.
Однажды ночью Лесли пришла к нему в спальню, и снова не как соблазнительница. К этому времени воспоминания об Уильяме будили ее в любое время дня и ночи, не реже, чем Алиса (она то вертелась, потому что не могла заснуть, то храпела, то колотила в спину Лесли со всей силы кулаками – потому только, что та повернулась к ней спиной, видимо, у них это было запрещено).
Ни Алиса, ни Лесли не могли вспомнить ни когда завели это правило, ни соблюдалось ли оно вообще, но это не мешало Алисе избивать миссис Оустлер, которая говорила Алисе спасибо уже за то, что она не включает по ночам на полную громкость Боба (который целыми днями голосил на Квин-стрит, судя по полицейским отчетам).
– Когда настанет пора, Джек, отвези меня туда, – сказала Алиса сыну; он понял, что она говорит про свой тату-салон. – Когда мне останется совсем недолго, я буду спать на иголках и никак иначе.
