Но далеко не только от них. Многие трансвеститы находили оскорбительным, что Джек постоянно отрицает свою «подлинную сущность». В каждом интервью Джек повторял, что переодевается в женщин лишь изредка, и всякий раз только на съемках; но настоящие транссексуалы и трансвеститы считали это оскорблением, кричали на каждом углу, что «Джек только притворяется». Ну разумеется, ведь он же актер!
Вот поэтому вместо Джека Бернса в отеле «Марк» поселился Билли Радужный, и портье тщательно фильтровал все звонки в его номер. Джек обязательно извещал мать, где останавливается и под каким именем; разумеется, это же знали Эмма, его агент Боб Букман и его адвокат Алан Херготт. Плюс руководитель пресс-отдела студии, на которой вышел его последний фильм, в данном случае Эрика Штейнберг из «Мирамакса». Ну и Харви Вайнштейн, разумеется; если ты снимался на «Мирамаксе», Харви всегда знал, кто ты, где живешь и под каким именем.
В это время Джек спал с очень известной виолончелисткой Мими Ледерер, так что и она знала о его местонахождении. В день и час смерти Эммы она находилась в его номере.
В ту ночь после ужина Мими принесла с собой в номер виолончель и сыграла для него два соло, обнаженная. В ресторане Мими отказалась сдавать виолончель в гардероб, поставила ее на третье кресло и периодически поглядывала на нее, словно ожидая, что та поддержит их с Джеком беседу.
Джек не рассказал ей, что, когда был маленький, познакомился с другой виолончелисткой, Ханнеле, ученицей Академии имени Сибелиуса и по совместительству хельсинкской любовницей своего папы. У того была и еще одна любовница в этом городе, подруга Ханнеле Ритва, и они с Ритвой сделали себе одну татуировку на двоих. Ханнеле получила на левую грудь левую половинку разорванного по вертикали сердца; еще она не брила подмышки, Джек это на всю жизнь запомнил.
Когда Мими Ледерер заиграла в его номере, он вздрогнул, вспомнив, как сидела Ханнеле, когда мама татуировала ее – широко расставив ноги, видимо, так сидят все виолончелистки. Тут-то Джек и подумал, не играла ли Ханнеле и папе в таком же виде, обнаженная, и снова задумался, насколько он похож на Уильяма. Сколько все-таки между ними общего? Особенно в плане отношений с женщинами?
Джек запомнил, что играла ему Мими Ледерер в ту ночь, когда Эмма была еще жива, – соло для виолончели, часть моцартовского трио. Джек специально запоминал о классической музыке как можно меньше – она заставляла его думать об органной музыке, а та – о церковной, а та – о папе, который их с мамой бросил.
– Дивертисмент, ми-бемоль мажор, – шепнула Джеку на ухо Мими. Как и Ханнеле и, наверное, как все женщины-виолончелистки, Мими была высокая, длиннорукая, с совсем небольшими грудями. Разумеется, Джек решил, что большие груди мешают играть на виолончели.
Вторая пьеса, что сыграла ему обнаженная Мими, служила, кажется, частью какого-то бетховенского квартета.
– Посвящено графу Разумовскому, опус 59, часть первая, – прошептала она.
От одних этих названий у Джека болели зубы. Почему композиторы не могут придумать названий получше? Но смотреть, как Мими мастерски управляется со своим инструментом, было очень приятно.
Они спали, вдруг зазвонил телефон. Рановато для Эммы, подумал Джек. Наверное, звонят из Торонто, тот же часовой пояс, что и Нью-Йорк. Он глянул на часы, начало седьмого утра – для мамы вообще-то тоже рановато.
Эрика Штейнберг? Нет, слишком тактичная дама, чтобы звонить в такую рань, она же знает, что он спит с Мими Ледерер, Эрика вообще все знала. Наверное, Харви Вайнштейн, решил Джек. Этот тип звонит кому угодно когда угодно, он и раньше будил Джека ни свет ни заря. Наверное, Джек что-нибудь лишнее сболтнул в одном из этих бесконечных интервью.
Им, впрочем, все равно вставать рано – Джеку снова предстояло целый день давать интервью, Мими же преподавала в Джулиарде,
[19]
а потом ей на самолет. Она играла в каком-то трио или квартете, у них концерт в Миннеаполисе, а может, в Кливленде, Джек не запомнил.
– Наверное, это портье, запутался с твоим заказом на завтрак в номер, – сказала Мими, – я тебе говорила вчера, Джек, что нужно заказывать себе нормальный завтрак.
Мими долго пилила Джека за его «диссертацию о завтраке», как она это назвала; портье и его подручные в «Марке» (да почти во всех нью-йоркских отелях) не очень хорошо владеют английским, говорила она, поэтому Джеку следовало просто отметить галочкой, что ему нужно, а не пускаться в разъяснения.
Джек возражал – нужно было точно указать, как именно сварить яйцо, а понять слова «только обезжиренный йогурт» может любой.
– Наверное, это Харви Вайнштейн, – сказал Джек Мими и только после этого взял трубку. – Да?
– Это ваша мать, мистер Радужный, – сказал портье.
В фильме у Радужного Билли нет матери, но Джек сказал:
– Давайте.
Где она сейчас, подумал Джек. По словам Мими, он так еще и не проснулся в этот момент.
Недавно проходила какая-то тату-конференция в Санта-Розе. Когда же мама заезжала к нему в Лос-Анджелес, перед ней или на обратном пути? Нет, все-таки на пути оттуда, потому что все уши прожужжала ему, что там да как было на конференции.
Кажется, она жила в отеле «Фламинго», не то «Розовый фламинго». Вроде бы там играли какие-то блюзмены, «Пьяные петухи» или что-то в этом роде. Мама перечислила всех участников и описала все, что они пили, ели и делали.
По словам мамы, конференция больше походила на трехдневную беспробудную пьянку, татуировщики вообще бухали, как несовершеннолетние. Алиса едва лыко вязала на пути из Санта-Розы домой. Как Джек мог забыть про историю с Капитаном Доном и его шпагоглотательскими номерами? А еще была Сьюзи Мин, акробатка, тоже что-то представляла. Так, значит, мама звонит не из Санта-Розы.
А, из Парижа – вот почему она так рано звонит. В Париже-то середина дня, наверное, Алиса что-то напутала с разницей в часовых поясах. Но вроде она и из Парижа уже вернулась?
Да-да, вернулась. Она сказала ему, что встречалась с дядей Паули и Малышом Винни Майерсом и какими-то еще татуировщиками; в Париже была не конференция, а рабочая встреча по подготовке Международного фестиваля татуировок в столице Франции. Все это придумал Тин-Тин, лучший татуировщик Парижа, по словам Алисы. Там был Стефан Шодсег из Авиньона, Филипп Ле из Лозанны и, наверное, даже Роонуи с острова Муреа, что во Французской Полинезии.
Все они жили в отеле, расположенном в квартале красных фонарей, близ «Мулен Руж». Один из вечеров был отдан специалистам по пирсингу – они поднимали различные предметы домашнего обихода с помощью железяк, продетых в их губы, соски, пенисы и так далее.
Но все это было много недель, а то и месяцев назад! Мама явно звонит из Торонто, и там такая же несусветная рань, как и в Нью-Йорке.
