– Знаешь, безопаснее было бы купить дом в Беверли-Хиллз, – не уставал говорить ей Джек, имея в виду, что в таком случае Эмме пришлось бы меньше ездить.
Они ходили на приемы и в рестораны, возвращались домой (или не домой), встречались с людьми. Джек ни с кем «не был» более месяца-двух, а Эмма вообще была «одна» (ее максимальный срок – одна ночь, все чаще с юными красавчиками с танцев).
Джек носил длинные волосы, почти до плеч, что было весьма кстати в те нечастые моменты, когда ему приходилось надевать женское платье (у себя дома, перед зеркалом). Он сохранил любовь к небольшой щетине и, разумеется, оставался худым и стройным – в конце концов, это его работа.
Роли не всегда требовали от Джека превращаться из мужчины в женщину, но сам этот потенциал невидимой тенью витал над его персонажами – часть его «нуарового», как говорила Эмма, ореола.
На экране же Джек перебывал со всеми – с Элизабет Шу, прежде чем она снялась в «Покидая Лас-Вегас», с Кэмерон Диас в каком-то глупом фильме для баб, с Дрю Бэрримор в ужастике по Кингу, с Николь Кидман (Джек играл ее мужа, который очень медленно умирал, целых три четверти фильма). Николь была куда выше его, но в кино этого никто не заметил – всю картину персонаж Джека прикован к постели.
Именно за Джека мудро не вышла Джулия Робертс, именно он солгал Мэг Райан, и она его бросила, именно он стоял, не зная, что делать, пролив – в роли официанта – соус на спину Гвинет Пэлтроу.
Из него вышиб последние мозги Брюс Уиллис, его арестовал Дензел Вашингтон; ему даже случилось побыть девушкой Джеймса Бонда – агент 007 убил Джека отравленным дротиком из зажигалки, поняв, что он на самом деле мужчина.
Мира Ашхайм оказалась права – ему открылся целый мир золотых кадров. Если бы Джека попросили выбрать любимый, он бы выбрал эпизод с Джессикой Ли, названный журналом «Нью-Йоркер» «эпизодом с полупереодеванием».
Джессика играет богатую наследницу, Джек – вора, который только что переспал с ней. Она принимает душ, а Джек сидит в одиночестве в ее спальне, изучает имущество – везде полно дорогих вещиц. Он ходит туда-сюда по спальне в трусах-шортах, а Джессика поет в душе.
Джек открывает платяной шкаф, он очарован – столько красивой одежды! Это такая профессиональная шутка – Джек Бернс роется в шкафу, набитом стильной женской одеждой. Да, даже драгоценности так не возбудили вора в трусах! Зрителю ясно – Джек влюбился в эти шмотки. Он словно околдован и не слышит, как выключают воду в душе, как Джессика перестала петь.
Дверь в ванную открывается, на пороге стоит Джессика в махровом халате, волосы собраны под полотенцем; она отражается в зеркале шкафа. Великолепный кадр – когда Джек прикладывает ее платье к себе, она словно стоит рядом с ним; Джек смотрит в зеркало на себя – и одновременно на нее.
Да, он выглядит до невозможности круто, вор из воров.
– Боже мой, готов поклясться – на тебе это выглядит шикарно, – говорит Джек Джессике Ли. В фильме персонаж Джессики верит ему до конца – таков сюжет, она влюблена в вора и излучает любовь. Но на площадке пришлось делать десяток с лишним дублей. Сама Джессика совершенно не хотела вся отдаваться Джеку. Увидев его впервые с платьем в руках, Джессика побледнела как полотно – разумеется, ничего подобного в сценарии не было. Она вдруг увидела в Джеке нечто такое, что ей ох как не понравилось. Что бы это ни было, ей потребовалось десять дублей, чтобы совладать с эмоциями; да и Джек не сразу пришел в себя.
– Что, что ты увидела? – допытывался он потом.
– Не знаю, Джек, – сказала она, – просто от тебя у меня вдруг мороз по коже пошел.
Ну, мороз не мороз, а последний дубль пошел в фильм и произвел фурор. Какую ретроспективу Джека Бернса ни возьми, во всех будет этот кадр – он и Джессика в зеркале. Он прижимает к себе платье и говорит:
– Боже мой, готов поклясться – на тебе это выглядит шикарно.
А она стоит на пороге ванной, улыбается, как самая счастливая женщина на свете. Уж такая у нее улыбка – сразу в нее влюбляешься, по уши, навсегда. Но Джек всякий раз, когда смотрел этот эпизод, нервно поеживался – он так и не забыл ее первый взгляд, тот первый дубль. Джессика тогда вовсе не улыбалась, и это была никакая не игра.
В такие моменты Джек особенно остро чувствовал себя чужим. Когда ты знаешь, что наводишь на людей ужас, научаешься вести себя осторожно. Эмма говорила про «нуаровый» ореол Джека; верно, продать его было легко, но признайтесь, понравится вам на самом деле человек с таким ореолом?
Джек был королем крупных планов, его лицо внушало страх посильнее гримасы Тосиро Мифуне. Он не видел своего лица – лишь реакцию, которую оно вызывало у окружающих. Что это за выражение? Там что-то сексуальное, пробуждающее одновременно страсть и страх? Точно так. Есть в нем угроза, как в лицах актеров «черных фильмов» сороковых годов? Еще бы, более того – угроза неотвратимая.
– Твой взгляд – он просто непредсказуемый, вот и весь секрет, конфетка моя, – говорила Эмма.
– Но это же просто игра, – отвечал Джек.
Я просто держу своего единственного зрителя в напряжении, думал он.
– Нет, это не игра. Это ты сам – непредсказуемый, наводящий страх. Поэтому тебя и боятся.
– Я не страшный, меня никто не боится! – настаивал Джек; он-то считал, что Эмма страшная.
Он хорошо запомнил, где ему Эмма впервые сказала, что он страшный. Они ехали по бульвару Сансет на серебристой «ауди», Джек за рулем, мимо отеля «Шато-Мармонт», где умер Джон Белуши. Джек все пытался понять, чем он так напугал Джессику Ли.
– Наверное, платье было какое-то не такое, – сказал он Эмме. – Хотел бы я поскорее это забыть.
– Черт, как же меня достал этот бар в «Шато-Мармонт», – только и ответила Эмма.
Джек был знаменитостью, поэтому в означенный бар его пускали всегда. Там было людно и шумно, нечто вроде сцены, – а потому туда стекались девицы с накладными грудями и агенты в поисках юных талантов; очень модное место, полно молодежи. Перед дверьми обычно толпилось человек тридцать, их не пускали; однажды в этой группе Джек и Эмма заприметили Лоуренса. Эмма отвернулась, но Ларри схватил Джека за руку:
– Ты сегодня не девица, а просто мужик? Какое разочарование для твоих фанатов!
Эмма с размаху съездила ему коленом по яйцам, а затем они с Джеком зашли внутрь. Лоуренс валялся на земле в позе то ли эмбриона, то ли роженицы, колени подтянуты прямо под подбородок – правда, родить ничего не мог. Джек помнил, что подумал в тот момент – если бы это я дал ему по яйцам, вызвали бы полицию, а Эмме все с рук, то есть с ног, сходит. Вот поэтому-то он и думал, что это Эмма страшная, а не он.
Отель «Шато-Мармонт» – другое дело; Джек изредка заходил в вестибюль отеля, чтобы побыть в толпе. Там назначали встречи актеры, и Джек среди них; на самом деле вестибюль тоже служил баром.
Но чаще он назначал свидания в баре отеля «Времена года» в Беверли-Хиллз. Именно там, считал он, встречаются самые изысканные люди в Голливуде. Он был убежден, что однажды весь отель населят призраки знаменитостей – тех, чьи встречи окончились неудачно. Для Джека же отель был единственным местом в Лос-Анджелесе, где он чувствовал себя как дома, своим среди своих.
