Вот именно, точно так Джек себя и чувствовал – что играл в финале, но проиграл вчистую. Он не мог предсказать, будут у него еще финалы или нет; кто знает, может быть, тот день был первым и последним.
Да, и «Терминатор-2: Судный день», и «Голый пистолет-2½: Запах страха» собрали куда большую кассу, чем «Чинно-благородно», но благодаря этому «мелкому» фильму и номинации на «Оскар» Джека стали узнавать в лицо – причем все сразу. Узнавать и как мужчину, и как женщину – все же чаще как мужчину, Джек не собирался ходить на приемы в женском платье. Отныне он был знаменитость.
Эмма приняла самые решительные меры, чтобы Джек извлек из этого нового статуса максимум выгоды. Она заставила Джека говорить, что он «пишет», – хотя, разумеется, он и не думал ничего писать.
– В подробности входить не надо. Просто говори, что ты все время пишешь.
Эта фраза превратилась для Джека в верное средство завершить беседу с любым журналистом. Звучала она несколько угрожающе, словно бы он готовил что-то жутко разоблачительное. Но кого или что он собирается разоблачать, вот в чем вопрос!
– Этой фразой ты напускаешь туман, окутываешь себя ореолом таинственности, – объясняла Эмма. – Ты и так ассоциируешься с жанром «нуар», поэтому стоит немного сгустить краски, тобой будут только больше интересоваться.
Иные журналисты вообще хотели говорить только о том, что Джек пишет; они просто бесились из-за того, что он решительно отказывался раскрывать, что именно. Ему нравилось повторять эту фразу уже потому, что она вызывала такую реакцию.
– Нет, у меня нет ни малейших планов остепеняться, заводить детей, жениться – ничего подобного, по крайней мере не сейчас, – так обычно начинал Джек. – Сейчас самое время сосредоточиться на работе.
– Вы имеете в виду кино?
– Разумеется, но не только, ведь я еще пишу.
– Что же вы такое пишете?
– Кое-что, да ведь тут какое дело, я пишу все время.
Дошло до того, что нездоровый интерес к его «писательству» начала проявлять Алиса.
– Надеюсь, ты не мемуары готовишь! – нервно смеялась она.
Лесли Оустлер смотрела на Джека с печалью – наверное, жалела, что показала ему в свое время свою иерихонскую розу; если Джек станет писателем, он непременно ее припомнит.
Эмма говорила Джеку, что мама все время сверлит ей мозги – все-то ей хочется узнать, не читала ли Эмма Джекову писанину. Эмма считала, что запущенный ими слух жутко веселый; Джек придерживался совершенно противоположного мнения. Он не понимал, зачем играть в такую игру.
После смерти Миры Ашхайм (о ней Джек узнал из газет, никто и не подумал ему позвонить) Боб Букман сказал ему, что с агентством «талантливой молодежи» ему больше не нужно иметь дела. У него уже есть агент в Си-эй-эй, и этого достаточно, тем более у Джека был не только Боб, а еще и адвокат по делам киноиндустрии Алан Херготт.
– Тебе если и нужен менеджер, то финансовый, – так говорил Джеку Алан.
Джек хотел поддерживать деньгами мать, поэтому нашел финансового менеджера в Буффало, штат Нью-Йорк. Звали его Уиллард Саперстон, у него имелись связи в Торонто. А канадские налоги душили Джека хуже удавки. Первым делом Уиллард посоветовал Джеку принять американское гражданство, что он немедленно исполнил. Затем он стал «инвестором» в предприятии «Дочурка Алиса», благодаря этому матери не приходилось больше платить «зверские» налоги с каждого полученного от сына доллара.
Джек подумал, что маме, может быть, стоит и вовсе продать салон и уйти из татуировочного бизнеса; еще он подумал, что если Алису и Лесли связывали прежде всего финансовые дела (он до сих пор не знал, так это или нет), то, может, Алиса заодно бросит и миссис Оустлер.
Но Алиса была в тату-мире своей, это был ее единственный дом, единственное дело, которое она умела делать хорошо; и каковы бы ни были изначальные посылки для сближения ее с миссис Оустлер, Алиса стала жить с ней по доброй воле, что бы там Джек себе ни воображал. Они стали парой на всю жизнь. Как сказал Татуоле, мама Джека самая настоящая «Дочурка Алиса», целиком и полностью, она и хиппи и моряк и умеет соответствовать своему тату-псевдониму.
Джек, наверное, чаще бы наведывался в Торонто, если бы смирился с этим – а равно и с тем фактом, что никогда не сможет говорить с мамой об отце.
Можно легко представить себе, как в различных статьях и интервью обыгрывалась история Джека – то, что он сын татуировщицы и никогда не видел отца. Еще бы, ведь Джек – начинающий молодой актер, уже добившийся большого успеха. Прессу хлебом не корми, дай написать про человека с экзотическим детством, да вдобавок, конечно, ее возбуждает сама идея «дисфункции», разлома во всем, что связано с жизнью знаменитости. Как сказал один репортер, «на прошлом Джека лежит печать, словно гигантская татуировка»; это звучало тем экзотичнее, что ни у Алисы, ни у Джека никаких татуировок на теле не было.
Канадское телевидение мечтало сделать интервью с Джеком и его мамой в салоне Дочурки Алисы. Как только очередной американский журнал печатал очередную фотографию Джека с какой-нибудь женщиной (за исключением Эммы, все они были сплошь американки, да и сама Эмма приняла американское гражданство), репортер из Си-би-си немедленно летел на Квин-стрит к Алисе и допрашивал ее, «серьезны» ли эти отношения ее сына.
– Ну что вы, я никогда не донимаю Джека расспросами про его личную жизнь, – неторопливо, как полагается человеку, вечно пребывающему под кайфом, отвечала Алиса под завывания Боба Дилана на заднем плане. – А Джек не донимает меня расспросами о моей.
В Нью-Йорке Джек познакомился с наследницей большого состояния из рода мясных королей. Звали ее Саманта, она была старше Джека и обожала переодевать его в свою одежду – разумеется, не для того, чтобы в этаком виде отправляться на прием или в ресторан. Джек никогда не появлялся на публике в женском платье, да и с Самантой вместе пробыл недолго.
Еще у него был романчик с другой женщиной постарше в Лондоне, британским издателем Эммы по имени Коринна. Ее привлекло, что Джек чего-то там пишет, хотя он, конечно, так и не раскрыл ей тайны; для издателя она одевалась чрезвычайно сексуально, но и с ней Джек пробыл недолго.
Обе эти дамы жутко ревновали Джека к Эмме, он же чувствовал, что тратит слишком много времени на перелеты между Лос-Анджелесом, Нью-Йорком и Лондоном. Эмма наотрез отказалась покидать их замызганный домишко на Энтраде, а Джек по ней страшно скучал.
Кроме того, решив остаться в Санта-Монике, они смогли позволить себе по-настоящему крутую машину – серебристую «ауди» с кожаными серыми сиденьями, точно такую, какую Джек не сумел припарковать в свой единственный день работы в «Стэнсе». Эмма весьма оценила символичность этой покупки.
– Отлично, только проверь, чтобы на заднем сиденье не было детей, конфетка моя.
Купив такую машину, Джек особенно обрадовался, что не пьет, хотя ездил не очень быстро – а с точки зрения Эммы, он вел машину просто невыносимо медленно и перестраховывался хуже самого неопытного мальчишки. Сама Эмма, разумеется, не тормозила на каждом шагу и на безопасность смотрела свысока.
