– Нам, спортзальным крысам, теперь надо искать новый корабль, но мы найдем, Джеки, – сказал Крунг, смерив Клаудию оценивающим взглядом. Джеку он сказал, что с такими бедрами у нее неплохо бы получалось в кикбоксинге.
На другой день Алису посетил Ченко, теперь он ходил с палочкой; Джек был очень рад его видеть и жалел, что тот зашел ненадолго. Даже с клюкой Ченко лучше любого другого защитил бы Алису, а большую часть времени она выглядела совсем беззащитной.
Ченко весьма церемонно вел себя с Клаудией, но не сообщил Джеку своего мнения о ее борцовском потенциале. Он не забыл Эмму, он до сих пор по ней скучал, несмотря на то, что грудина так и не срослась как следует после ее броска.
Безденежные юные беспризорники приходили к Алисе просто посмотреть, как она работает; все они строили планы, как добыть денег, и мечтали, какие татуировки сделают, когда разбогатеют. Коллекционеры заходили продемонстрировать свои коллекции, а те, у кого еще оставалось место, долго обдумывали, на что потратить остаток кожи. Клаудия называла их «романтиками», Джека это бесило.
– Да-да, самые жалкие среди них – те, у кого почти все тело покрыто татуировками, – кивала Алиса.
Интересно, им, значит, почти холодно? Джек не мог не думать об отце, глядя на них. Интересно, у Уильяма Бернса еще осталось для татуировок место на теле?
Джек знал, что Клаудия сделает себе татуировку, но когда она объявила о своем решении, притворился, что удивлен.
– Только сделай ее на таком месте, которое не видно со сцены, – посоветовал он.
У Алисы была занавеска на колесиках, вроде тех, что в смотровых кабинетах у врачей; они шли в дело при татуировании «интимных мест». Клаудия решила сделать татуировку на внутренней поверхности бедра, у самой промежности, и выбрала любимый рисунок Китайца, скипетр. Она знала, что Джеку он тоже нравится и что его значение – «все будет так, как я захочу».
– Даже думать о ней забудь, – сказала Алиса сыну, когда он поведал ей, что это его любимая татуировка из «китайского» репертуара. Но когда ее попросила Клаудия, не сказала ни слова.
Будучи в Реддинге, Джек некоторое время собирал дивиденды со своего «экзотического» происхождения – ну как же, его мать «знаменитая» тату-художница, говорил он соученикам, и те слушали, разинув рты (можно подумать, если бы она не была «знаменитой», это сделало бы ее профессию менее экзотической). Теперь же, когда его мама и вправду стала знаменитой – в узком кругу посетителей заведений на Квин-стрит, – Джека тошнило от «Дочурки Алисы» и всей атмосферы затхлости, разврата и маргинальности, кроме которой в тату-мире, собственно, ничего и не было.
Но что оставалось его матери? Она, как могла, защитила его от тату-мира – внушила ему, что у Китайца он персона нон грата, а что Джек де-факто стал ее подмастерьем, пока они мотались по портам Северного моря и Балтики в поисках Уильяма, так это не ее вина.
Теперь же, когда Алиса наконец доросла до того, чтобы гордиться своей работой, стала хозяйкой самой себе и владелицей собственного салона, Джек, напротив, ее стыдился. Клаудия, конечно, была права, отчитывая его за подобное отношение, но, скажем честно, она не знала Джека в те годы, когда мама отталкивала от себя сына и поворачивалась к нему спиной, не ведала, что он чувствовал тогда.
Джек потребовал, чтобы помощник Алисы не смотрел, как татуируют Клаудию, – и это тоже не понравилось ни Клаудии, ни Алисе. Но в самом деле, зачем тогда это лицемерие в виде занавесочки, если какому-то чужому парню позволено видеть скипетр, который касается ее влагалища!
Парень был молодой, родом из Веллингтона, столицы Новой Зеландии. Миссис Оустлер звала его «Алисин киви» и относилась к нему с прохладцей, Джеку он тоже не нравился. Он научил мать делать кое-какие маорийские татуировки. Как и прочие подмастерья, он не задержался у Алисы надолго; его сменил другой, через месяц – следующий. Но всякий раз Алиса узнавала от них что-то новое, впрочем, больше, конечно, узнавали они. В этом плане – в передаче искусства от мастера к подмастерью – тату-мир совершенно не изменился.
Задолго до конца восьмидесятых все уважающие себя татуировщики Канады и США надели резиновые перчатки – СПИД, знаете ли, не шутка. Джек так и не привык к маме в перчатках; ее салон производил откровенно антисанитарное впечатление, но в самом его центре сидела Алиса в этих самых перчатках, словно врач или медсестра какая! Впрочем, если все идет как надо, крови при татуировании нет.
Кое-что у Дочурки Алисы осталось, как прежде, – краски в бумажных стаканчиках, вазелин, применений которому не счесть, звук тату-машины, чересчур похожий на тот, что издает бормашина в кабинете зубного врача, запах продырявленной кожи, а также кофе, чай и мед в банке с прилипшей крышкой. И конечно, поверх всего этого вытье и нытье Боба, который без устали жаловался то на жизнь, то на что-нибудь еще, а вдобавок прорицал конец света и прочие неприятности.
– Боб – он вроде татуировки, – любила говорить Алиса, – влезает тебе под кожу, и ничем его оттуда не вытравишь.
Клаудию Алиса татуировала под It's All Over Now, Baby Blue. Клаудия сжимала зубы от боли и, скорее всего, не обращала внимание на назойливого барда; Джек же не уставал дивиться, как Клаудии удается не дать никому залезть к себе под кожу – ни Дилану, ни прочим.
Рядом сидел какой-то обкуренный, клал себе в кофе мед, наверное, думал, у него в чашке чай, и тряс головой, как китайский болванчик. Он откуда-то из приморских провинций (точнее он не смог объяснить Джеку, может, его изгнали из родного города, а может, он сам изгнал его из своей наркоманской головы). На левом предплечье у него красовался красно-зеленый омар (на что это намек? омар, что ли, недоваренный? выглядит, во всяком случае, несъедобно).
А Боб все завывал: А вон рыдает твой сын-сирота, / и в руках у него пистолет.
Вывеской салону Алисы служила ярко раскрашенная деревянная доска.
– Веселая, как речка Лит в солнечный денек, – говорила Алиса и добавляла: – Даром что солнечных деньков там никто в жизни не видывал.
Вывеска вызывала ассоциации с морем, словно «Дочурка Алиса» – название океанского порта или корабля.
– А что, я всегда говорила, «Дочурка Алиса» – морское прозвище, – не уставала повторять она, и не без оснований – все-таки его придумал Татуоле в Копенгагене.
– Уставшие от моря моряки / гребут, гребут, гребут к себе домой, – надрывался Боб Дилан.
А может, не домой, а вот сюда, к Алисе на Квин-стрит, подумал Джек и сходил посмотреть, как там Клаудия; она улыбнулась ему, не разжимая кулаки.
– Этот скипетр – буддийский символ, – говорила Алиса под танец иголок на бедре у дрожащей от боли Клаудии (Джек-то знал, что на внутренних сторонах конечностей всегда больнее, чем на внешних). – Его форма повторяет очертания знаменитого магического гриба бессмертия.
Какая чушь, знаменитый магический гриб бессмертия! Что она выдумает в следующий раз, подумал Джек и отвернулся, не в силах смотреть на эти резиновые перчатки. Легче наблюдать за этим торчком из приморских провинций, кажется, он научился ловить кайф уже от меда с кофе. Именно эта поездка в Торонто убедила Джека, что столице Онтарио уже никогда не стать ему родным домом.
