– Еще бы они не оказывались, – кивнула Клаудия.
Джек молчал. Он понятия не имел, что у его мамы было полным-полно любовников-мужчин, при этом «плохих», до знакомства с миссис Оустлер, а еще ему показалось, что Эмма и Клаудия обсуждают Эммину любовную жизнь, о которой он тоже почти ничего не знал. У нее тоже была куча любовников, в основном на ночь-другую, все – полные уроды, если верить ей, но зато у Эммы никогда не было проблем с тем, чтобы их всех выкинуть напрочь из головы наутро. Плюс все они были неоперившиеся юнцы – по меньшей мере те, кого Джеку случалось видеть.
Пытаясь сменить тему, он задал ей один вопрос про маму, который не давал ему покоя много лет. Ему легче было задать его в присутствии третьего лица; он надеялся, что из уважения к Клаудии Эмма ответит не так резко.
– Не знаю про твою маму, Эмма, – начал Джек, – но если бы кто сказал мне, что мою мать совершенно не интересуют мужчины, я бы не поверил. Уверен, что молодые периодически ее привлекают.
– Ну, насчет своей мамы я вообще ни в чем не уверена, конфетка моя, но что до твоей – я точно знаю, что мужики ее весьма интересуют, и особенно те, что помоложе.
Джек не удивился этому ответу, но ведь он впервые получил подтверждение своим подозрениям. Вспоминая же Эммины приготовительные истории «на сон грядущий», Джек подумал, что злой дружок из саги о раздавленном ребенке, наверное, как раз один из любовников миссис Оустлер – после него-то она и отвернулась от мужчин постарше и даже от сверстников.
Что до Алисы, то она ушла от Китайца и открыла собственный салон на Квин-стрит; в те времена это был модный район. Джек не сомневался, что купила ей салон миссис Оустлер.
Позднее Квин-стрит стала уж слишком модной, сплошные бутики и бистро. Но «Дочурка Алиса», как, разумеется, назывался салон Джековой мамы, располагалась к западу от этой сверхмодной части, район вокруг нее вскоре стал, по выражению Эммы, «слишком китайским».
С момента, как Алиса завела свой салон, клиентура ее, сказала Эмма, заметно «помолодела». Джек не знал, почему молодежь ходит туда – ради татуировок, или ради мамы, или просто потому, что молодежи всегда полно на Квин-стрит. Эмма говорила, что к Алисе ходит практически только молодежь и только мужчины. Иногда они приводят подружек, и те тоже татуируются, но Джек уже понял, что юношей привлекает его мама, а они – ее.
Эмма заодно сказала, что Лесли «не из тех, кто ходит на Квин-стрит». Миссис Оустлер плевать было и на атмосферу, и на клиентуру Дочурки Алисы. Алиса же, после стольких лет работы на дядю, была счастлива попахать на саму себя. Во всякое время дня и ночи в ее салоне яблоку было негде упасть, клиенты с удовольствием занимали очередь и даже просто смотрели, как она работает. На стенах висели ее «блестки», и только ее; она сделала и каталоги своих работ, которые клиенты листали, ожидая своего часа. Она наливала им чай и кофе, в салоне всегда играла музыка. Завела она и аквариумы с яркими тропическими рыбами, даже часть «блесток» разместила в воде, и рыбки выглядели неотъемлемой частью мира татуировок.
– Это не салон, – говорила Эмма Клаудии, – это целое шоу.
Джек все это знал, но ключевая роль молодых людей до сих была ему не ясна – наверное, он прежде просто не хотел про это думать. Мысль о маме и молодых людях – его сверстниках его покоробила. Ему спокойнее было воображать маму в объятиях Лесли Оустлер, там, казалось ему, она «в безопасности», хотя, может быть, не так счастлива.
– И что твоя мама думает о юных друзьях моей мамы? – спросил Джек у Эммы.
– Ну, по большому счету… – начала было Эмма, но замолчала, а когда продолжила, обращалась скорее к Клаудии, чем к Джеку: – По большому счету она довольна уже тем, что Алиса сама не мужчина.
Джек никогда не спорил с Эммой и принимал все ее тезисы как истину, особенно по вопросам отношений мамы и миссис Оустлер. С 1975 года, когда Джек отправился в Реддинг, Эмма проводила с ними куда больше времени, чем Джек. Торонто уже не был ему родным городом и никогда не стал им вновь.
В Торонто он ведь и знал только, что дом миссис Уикстид на углу Лаутер-авеню и Спадайны, да район вокруг школы Св. Хильды в Форест-Хилл. Ну, еще спортзал на Батхерст-стрит и овраг в парке имени сэра Уинстона Черчилля, который видел из окон квартиры миссис Машаду на Сент-Клер. Но центр Торонто Джек никогда не знал хорошо, и уж совсем плохо представлял себе ту часть города, где на перекрестке Дандас-стрит и Джарвис-стрит находился салон Китайца. В салоне мамы на Квин-стрит, в этом шоу под названием «Дочурка Алиса», он был фактически чужим.
Вот Эмма – настоящая торонтка и осталась ею навсегда, не важно, что сейчас она живет в Айова-Сити, а потом переедет в Лос-Анджелес.
Алиса наконец-то согласилась сделать Эмме татуировку. Джек даже представить себе не мог, сколько времени шли переговоры высоких сторон по этому поводу, да и сторон было не две, а три (не забудем миссис Оустлер). Когда-то Эмма хотела бабочку, но когда дошло до дела, Алиса таки вывела у нее на бедре маленькую иерихонскую розу.
– Сама виновата, – заявила Эмма Алисе (так она пересказывала это Джеку), – если бы тогда вывела у меня на лодыжке эту дурацкую бабочку, сегодня тебе не пришлось бы татуировать мне влагалище.
Все упиралось в то, что Эмма не хотела влагалище прятать. Никакого «цветка в цветке» ей не хотелось – пусть будут лепестки настоящего цветка, и все тут. Да, цветок вышел небольшой, но узнавал ты его с первого взгляда. О, как бы Джеку хотелось присутствовать при всех этих переговорах!
Алиса избрала изысканный способ сохранить лицо.
– Вопрос в том, где ты хочешь татуировку, – сказала она Эмме. – Я не стану выкалывать тебе влагалище на лодыжке, даже не проси.
Ну еще бы, Эмма давно «выросла» из татуировок на лодыжках – а татуировать женщинам копчик Алиса отныне отказывалась. Она прочла в каком-то тату-журнале, что врачи теперь не дают женщинам эпидуральную анестезию, если у них на копчике татуировки, – судя по всему, существует некоторая вероятность, что чернила попадут внутрь спинномозгового канала.
– Ну представь, ты рожаешь и тебе требуется эпидуралка, что ты будешь делать? – спросила Алиса.
– У меня никогда не будет детей, Алиса, – ответила Эмма.
– Откуда ты знаешь? – парировала та.
– Оттуда. Знаю, и знаю точно.
– Хорошо, Эмма, но влагалища на копчике у тебя тоже не будет.
Поразмыслив, Эмма согласилась, что влагалище на копчике выглядит противоестественно. Сошлись, как уже сказано, на бедре, чуть ниже линии трусиков; так Эмма могла видеть татуировку без зеркала – а могла и с зеркалом, если хочется.
– На каком бедре? – спросила Алиса.
Эмма на некоторое время задумалась:
– На правом.
Алиса вытатуировала половину и только затем спросила:
– А почему на правом?
– Я обычно сплю на левом боку, – объяснила Эмма. – Когда я сплю с парнем, я хочу, чтобы ему было видно влагалище – татуированное, я имею в виду.
