Позже я думал, что едва ли Фрэнку пошло на пользу наше равнодушие к его половой жизни. За семь венских лет мы ни разу серьезно не поинтересовались, что у него были за дружки; он только говорил, что это были мальчики из американской школы. Фрэнк был самым старшим из нас и лучше всех знал немецкий, поэтому он часто задерживался в школе и возвращался домой один. Жизнь во втором отеле «Нью-Гэмпшир» вынуждала Фрэнка к осторожности — так и я когда-то говорил шепотом у Ронды Рэй при включенном интеркоме. А у Фрэнни на тот момент был ее медведь, и Сюзи все уверяла меня, что с изнасилованием у Фрэнни покончено.
— Оно все еще с ней, — говорил я.
— Оно с тобой, — говорила Сюзи. — Это ты никак все не можешь выбросить из головы Чиппера Доува. А значит, и она.
— Значит, с Чиппером Доувом еще не покончено, — говорил я. — Изнасилование никуда не делось.
— Посмотрим, — говорила Сюзи. — Я же умный медведь.
А робкие души продолжали приезжать, но далеко не в чрезмерных количествах; чрезмерное количество и робкие души — вещи несовместные, а жаль: немного побольше робких душ нам явно не помешало бы. Но в любом случае книга постояльцев у нас была не такая пустая, как в первом отеле « Нью-Гэмпшир».
С тургруппами было проще, чем с отдельными постояльцами. В отдельных робких душах, по сравнению с группой робких душ, есть что-то чересчур робкое. Робкие души, которые путешествовали в одиночку, или робкие пары, иногда с робкими детьми, — их было легче смутить повседневной и еженощной деятельностью отеля «Нью-Гэмпшир», заставить почувствовать себя непрошеными гостями. Но за первые три или четыре года лишь один постоялец решился выступить с жалобой — настолько робки бывают эти робкие души.
Недовольными оказались американцы. Это была женщина, которая путешествовала с мужем и дочкой примерно того же возраста, что и Лилли. Они приехали из штата Нью-Гэмпшир, но не из района Дейри. Когда они вошли, за регистрационной стойкой сидел Фрэнк: дело происходило во второй половине дня, школьные занятия к тому времени уже закончились. По словам Фрэнка, она тут же начала разоряться о «старой доброй порядочности, простой, но искренней», которую, судя по всему, связывала с Нью-Гэмпширом.
— Опять все то же «простое, но добротное» говно, — вспомнит Фрэнни миссис Урик.
— Нас обирали по всей Европе, — пожаловался Фрэнку муж женщины из Нью-Гэмпшира.
В фойе находился Эрнст, который объяснял нам с Фрэнни какие-то сверхъестественные позы «тантрической группы». Он говорил по-немецки, поэтому было чертовски трудно уловить его мысль, но хотя Фрэнни и я так и не сравнялись в немецком с Фрэнком (а Лилли догнала его в разговорном языке всего лишь за год!), кое-чему американская школа нас все-таки научила. Конечно, совокупляться нас там не учили. Этот курс читал нам исключительно Эрнст. От его разговоров у меня мурашки по коже бегали, но я не мог оставить Фрэнни с ним наедине и потому, едва завидев, что он остановился с ней поговорить, вынужден был непременно к ним присоединиться. Медведица Сюзи тоже любила остановиться и послушать, дотрагиваясь при этом до моей сестры лапой — большой красивой лапой, которую видел и Эрнст. Но в тот момент, когда у стойки регистрировалась американская пара из Нью-Гэмпшира, медведица Сюзи была в туалете.
— И шерсть в ванной, — говорила женщина Фрэнку. — Вы даже не представляете, в какую грязь мы иногда попадали.
— Мы выбросили все путеводители, — сказал Фрэнку ее муж. — Им просто нельзя доверять.
— Теперь мы доверяем только нашим инстинктам, — сказала женщина, оглядывая новое фойе отеля «Нью-Гэмпшир». — Мы ищем что-нибудь в американском духе.
— Скорей бы уж домой, — пискнула дочка.
— Могу предложить две прекрасные комнаты на третьем этаже, — сказал Фрэнк. — Смежные, — добавил он. Но он забеспокоился, не слишком ли близко это будет к проституткам, всего лишь этажом выше. — Хотя, — сказал Фрэнк, — с четвертого этажа вид гораздо лучше.
— Да наплевать на вид, — сказала женщина. — Мы возьмем смежные комнаты на третьем. И чтоб никакой шерсти, — угрожающе добавила она как раз в тот момент, когда в фойе ввалилась Сюзи и, увидев среди новых постояльцев маленькую девочку, демонстративно мотнула головой и утробно, по-медвежьи, заворчала.
— Смотрите, медведь! — сказала маленькая девочка, хватая отца за ногу.
Фрэнк ударил по звонку, и тот издал резкое «дзинь».
— Носильщик! — заорал Фрэнк.
Мне пришлось оторваться от описываемых Эрнстом тантрических позиций.
— В группу «вьянта» входят две главные позы, — монотонно объяснял он. — Женщина склоняется вперед, касаясь руками пола, а мужчина овладевает ею сзади, стоя. Это «дхенука-вьянта-асана» или поза коровы, — сказал Эрнст, уставившись своим влажным взглядом на Фрэнни.
— Поза коровы ? — переспросила Фрэнни.
— Эрл! — неодобрительно сказала Сюзи и положила голову на колени Фрэнни, изображая медведя для новых гостей.
Я взял багаж и начал подниматься наверх. Маленькая девочка глаз не могла отвести от медведя.
— У меня есть сестренка, твоя ровесница, — сказал я ей.
Лилли вышла на прогулку с Фрейдом, и Фрейд, несомненно, рассказывал ей о достопримечательностях, которых не видел.
Вот как Фрейд проводил с нами экскурсии. В одной руке — бейсбольная бита, другой — опирается на кого-нибудь из нас или на Сюзи. Мы ведем его по городу, громко выкрикивая на каждом перекрестке названия улиц. Фрейд стал еще и глуховат.
— Мы на Блутгассе? — кричал Фрейд. — Мы в Кровавом переулке?
И Лилли, или Фрэнк, или Фрэнни, или я орали в ответ:
— Ja! Блутгассе!
— Поверните направо, — указывал Фрейд своей битой. — Дети, когда мы выйдем на Номгассе, — говорил он, — ищите номер пять. Это будет вход в Дом Фигаро, где Моцарт написал «Свадьбу Фигаро». В каком году?
— В тысяча семьсот восемьдесят пятом! — кричал в ответ Фрэнк.
— Но что гораздо важнее Моцарта, — говорил Фрейд, — так это первая кофейня в Вене. Мы все еще на Блутгассе, дети?
— Ja. В Кровавом переулке, — отвечали мы.
— Посмотрите, где номер шесть! — кричит Фрейд. — Первая кофейня в Вене! Даже Швангер не знает этого. Она любит свои Schlagobers, но ей нравятся все эти люди от политики, — говорит Фрейд. — У нее нет чувства истории.
Это правда, об истории мы от Швангер ничего не узнали. Мы научились у нее любить кофе, запивая каждую чашку маленьким стаканчиком воды; научились любить мягкую грязь типографской краски на наших листающих газету пальцах. Мы с Фрэнни каждый раз дрались за единственный экземпляр «Геральд трибьюн». В течение тех семи лет, которые мы провели в Вене, там всегда были новости о Младшем Джонсе.
— Университет Пенсильвании — ВМФ, тридцать пять — шесть! — читала Фрэнни, и мы все бурно радовались.
