Но в ту ночь, когда медведица Сюзи заставила Фрэнни забыть о порнографии, в ту ночь, когда она заставила мою сестру так прекрасно петь, мы с Фрэнком были поражены сходством, более сильным, чем сходство порнографа Эрнста с Чиппером Доувом. В комнате Фрэнка, приперев дверь портновским манекеном, мы лежали в темноте и плакали.
— Ты видел медведя? — спросил я.
— Головы не разглядеть было, — ответил Фрэнк.
— Правильно, — сказал я, — ведь на самом деле это был всего лишь медвежий костюм. Просто Сюзи так скрючилась.
— Почему она осталась в медвежьем костюме? — спросил Фрэнк.
— Не знаю, — ответил я.
— Возможно, они еще только начали, — предположил Фрэнк.
— Но как медведь выглядел, — сказал я. — Ты заметил?
— Я знаю, — прошептал Фрэнк.
— Этот мех, эта поза, — сказал я.
— Я знаю, о чем ты, — сказал Фрэнк. — Не надо. Лежа в темноте, мы оба знали, кого напоминает медведица Сюзи, мы оба видели, на кого она похожа. Фрэнни предупреждала нас: она велела следить за тем, какие новые позы может принять Грустец, за его новым маскарадом.
— Грустец, — прошептал Фрэнк. — Медведица Сюзи — Грустец.
— Во всяком случае, очень похожа, — сказал я.
— Она Грустец, я точно знаю, — сказал Фрэнк.
— Сейчас, может быть, и так, — согласился я. — Пока что это она.
— Грустец, — продолжал шептать Фрэнк, пока не заснул. — Это Грустец, — бормотал он. — Его не убьешь, — бубнил Фрэнк. — Это Грустец. Он не тонет.
ГЛАВА 9. Второй отель «Нью-Гэмпшир»
Последняя реконструкция нового фойе «Гастхауза Фрейд» — это была идея отца. Я представляю, как в одно прекрасное утро он стоял перед почтой на Крюгерштрассе, глядя через улицу на новое фойе, в котором полностью растворился кондитерский магазин. Старые вывески, как карабины усталых солдат, стояли, прислоненные к лесам, которые уже разбирали рабочие. Вывески гласили: BONBONS, KONDITOREI, ZUCKERWAREN и GASTHAUS FREUD. И тогда-то мой отец понял, что их нужно выбросить все: нет больше кондитерского магазина, нет больше «Гастхауза Фрейд».
— Отель «Нью-Гэмпшир»? — спросила Визгунья Анни, проститутка, которая приходила самой первой (и уходила самой последней).
— Меняемся в соответствии со временем? — спросил Старина Биллиг, радикал. — Закатать рукава и жить с улыбкой. Отель «Нью-Гэмпшир», по мне, звучит неплохо.
— Очередная фаза, очередная фаза, — сказал порнограф Эрнст.
— Блестящая идея! — воскликнул Фрейд. — Подумай только, как это зацепит американских клиентов! И никакого больше антисемитизма, — сказал старик.
— И никаких больше антифрейдистов, пугающихся названия, — сказал Фрэнк.
— А как, черт подери, ты думал, он его еще назовет? — сказала мне Фрэнни. — Это же отцовский отель, разве не так? — спросила она.
Привинчен на всю жизнь, как сказал бы Айова Боб.
— Думаю, очень мило, — сказала Лилли. — Приятный штрих, маленький, но милый.
— Милый? — сказала Фрэнни. — О господи, у нас проблемы: Лилли думает, что это мило.
— Сентиментально, — философски заметил Фрэнк. — Но какая разница…
Я подумал, что если еще раз услышу это его «какая разница» или «это не играет роли», то закричу; сымитирую даже не оргазм, а что покруче. И снова, в очередной раз, я был спасен медведицей Сюзи.
— Смотрите, ребята, — сказала Сюзи, — ваш отец сделал шаг в практическом направлении. Вы представляете, сколько туристов из США и Англии найдут это название успокаивающим?
— Это правда, — мило согласилась Швангер. — Для британцев и американцев это восточный город. Сама архитектура некоторых церквей, эти ужасные купола-луковки… и все его жизненные связи непонятны для Запада… для тех, кто приехал с такого далекого Запада, что даже Центральная Европа кажется Востоком. К вам потянутся робкие души, — пророчила Швангер, как будто сочиняла новую книгу о беременности и абортах. — Отель «Нью-Гэмпшир» будет для них звучать знакомо. Знакомо, как дом.
— Блестяще, — сказал Фрейд. — Добро пожаловать, робкие души, — вздохнул он и протянул руку, чтобы потрепать ближайшую голову.
Он наткнулся на голову Фрэнни и потрепал ее, но большая мягкая лапа медведицы Сюзи оттолкнула его руку в сторону.
Я привыкну к этому, к этой лапе собственника. Таков мир: то, что с первого взгляда поражает нас своей странностью, потом становится совершенно обычным явлением и даже успокаивает. И наоборот — то, что кажется с первого взгляда успокаивающим, становится странным. Но я не мог не согласиться, что медведица Сюзи влияет на Фрэнни благотворно. Если Сюзи сможет удержать Фрэнни от Эрнста, я уже буду ей благодарен; не слишком ли это много — ожидать, чтобы медведица Сюзи уговорила Фрэнни перестать писать Чипперу Доуву?
— Фрэнни, как ты думаешь, ты лесбиянка? — спросил я ее в безопасной темноте Крюгерштрассе (установленная отцом мигающая вывеска барахлила: ОТЕЛЬ «НЬЮ-ГЭМПШИР»! ОТЕЛЬ «НЬЮ-ГЭМПШИР»! ОТЕЛЬ «НЬЮ-ГЭМПШИР»! — снова и снова розовым неоном).
— Сомневаюсь, — тихо сказала Фрэнни. — Думаю, я просто люблю Сюзи.
Я, конечно, сразу же подумал, что раз Фрэнк у нас гомосексуалист, а теперь и Фрэнни «спуталась» с медведицей Сюзи, то, может быть, всего лишь вопрос времени, прежде чем и мы с Лилли обнаружим у себя подобные наклонности. Но, как всегда, Фрэнни прочитала мои мысли.
— Это совсем не то, — прошептала она мне. — Фрэнк в этом убежден. А я ни в чем не убеждена, кроме, может быть, того, что это для меня проще.
Я имею в виду, сейчас мне проще любить кого-нибудь одного со мной пола. Это не так серьезно, чтобы к этому нужно было специально готовиться, как-то убеждать себя — да и риска меньше, — сказала она. — С Сюзи я чувствую себя безопасней, — прошептала она. — Вот, наверно, и все. Мужчины совсем другие, — сказала Фрэнни.
— Фаза такая, — говорил по любому поводу Эрнст, расхаживая по отелю.
Фельгебурт, окрыленная нашей реакцией на «Великого Гэтсби», стала читать нам «Моби Дика». Из-за того, что произошло с матерью и Эггом, слушать про океан нам было трудно, но мы справились; мы сосредоточили свое внимание на ките и, главное, на китобоях (у каждого из нас был свой любимый китобой) и внимательно следили за Лилли, ожидая, что она отождествит отца с Ахавом.
— А может быть, она сравнит Фрэнка с белым китом, — прошептала мне Фрэнни.
, Но Лилли нашла там для нас Фрейда.
Однажды вечером, когда портновский манекен стоял по стойке «смирно», а Фельгебурт монотонно гудела — как море, как прибой, — Лилли сказала:
— Слышите? Ш-ш-ш!
— Что? — спросил Фрэнк, будто призрак; мы все знали, что именно так сказал бы Эгг.
