На следующее утро я разбудил медведицу Сюзи.
— Эрл! — сказала она, борясь с остатками сна. — Ну что еще, черт бы вас побрал, случилось?
— Мне нужна твоя помощь, — сказал я ей. — Ты должна спасти Фрэнни.
— Фрэнни сильная девочка, — сказала медведица Сюзи. — Она красивая и сильная, — сказала Сюзи, переворачиваясь на другой бок. — Я ей не нужна.
— Ты произвела на нее впечатление, — сказал я; это была обнадеживающая ложь. Сюзи было двадцать, она была всего лишь на четыре года старше Фрэнни, но когда тебе шестнадцать, четыре года — это большая разница. — Ты ей нравишься, — сказал я, и это была правда. — Ты, по крайней мере, старше ее — знаешь, ты ей как старшая сестра, — сказал я.
— Эрл! — сказала Сюзи, все еще недовольно.
— Может быть, ты и со странностями, — сказал Фрэнк, — но ты скорее можешь подействовать на Фрэнни, чем мы.
— Спасти Фрэнни от чего? — спросила медведица Сюзи.
— От Эрнста, — сказал я.
— От самой порнографии, — передернувшись сказала Лилли.
— Помоги ей вернуть себя внутреннюю, — попросил Фрэнк медведицу Сюзи.
— Я обычно не путаюсь с несовершеннолетними девочками, — сказала Сюзи.
— Мы хотим, чтобы ты помогла ей, а не путалась с ней, — сказал я Сюзи, но медведица только улыбнулась.
Она села на кровати; ее костюм медведя был разбросан по полу, собственные волосы, похожие на медвежью шерсть, были жесткими и торчали во все стороны, и тяжелое лицо зияло, как рана, над поношенной футболкой.
— Помогать — это все равно что путаться.
— Пожалуйста, попробуй, — попросил я ее.
— И ты спрашиваешь меня, откуда начались настоящие неприятности, — позже скажет мне Фрэнк. — Ну что, по-моему, они начались не с порнографии, в этом я уверен, — скажет Фрэнк, — не то чтобы она ничего не значила, но я знаю, с чего начались неприятности, которые были тяжелее всего для тебя, — скажет мне Фрэнк.
Как и порнографию, я не хотел бы это описывать. Но мы с Фрэнком видели одну лишь моментальную картинку, быстрый проблеск, — хотя увиденного было более чем достаточно. Это началось в один августовский вечер, когда было так жарко, что Лилли разбудила меня и Фрэнка, попросить стакан воды, будто маленькая. Это случилось в тот вечер, когда было так жарко, что мужчины на Крюгерштрассе не могли думать о проститутках, и в «Гастхаузе Фрейд» было спокойно. Никто не заставлял визжать Визгунью Анни, ни у кого и в мыслях не было помычать с Иолантой, похныкать с Бабеттой, поторговаться со Стариной Биллиг или даже просто посмотреть на Черную Ингу. Было слишком жарко, чтобы торчать в кафе «Моватт»; проститутки расселись на ступеньках лестницы в прохладном фойе «Гастхауза Фрейд», которое в данный момент перестраивалось. Фрейд был в кровати и спал: он терпеть не мог жары. Отец, который видел будущее яснее, чем настоящий момент, спал тоже.
Я отправился в комнату Фрэнка и какое-то время побоксировал с портновским манекеном.
— Господи Иисусе, — сказал Фрэнк. — Скорей бы ты нашел себе штангу и оставил мой манекен в покое.
Но ему тоже не спалось, и какое-то время мы перепихивали манекен от него ко мне и обратно.
Издавать этот звук не могла ни Визгунья Анни, ни кто-либо еще из проституток. В нем не было, казалось, ни капли грусти, зато слишком много музыки воды, чтобы мы с Фрэнком могли подумать, будто это совокупляются за деньги или даже из похоти, для похоти там тоже было слишком много музыки воды. Ни Фрэнк, ни я никогда раньше не слышали этого звука, и, обшаривая свою память, которой уже сорок лет, я и сейчас не могу найти такой песни; никто никогда не споет мне эту песню точно так же.
Это была песня, которую медведица Сюзи заставила петь Фрэнни. Сюзи проходила в ванную через комнату Фрэнни. Мы с Фрэнком прошли через мою комнату в ту же ванную и через дверь смогли заглянуть в комнату Фрэнни.
Медвежья голова, лежавшая на ковре у кровати Фрэнни, поначалу пугала, как будто кто-то взял и отсек Сюзи голову за непрошеное вторжение. Но не медвежья голова занимала наше внимание, мое и Фрэнка. Нас манил голос Фрэнни, одновременно резкий и мягкий, уютный, как у матери, и радостный, как у Эгга. В этом звуке почти не ощущалось секса, хотя именно секс был темой песни, потому что Фрэнни лежала на кровати, закинув руки за голову и задрав подбородок к потолку, а между ее длинных ног, присогнутых и слегка шевелящихся (будто она дрейфовала по воде), в темном паху моей сестры (видеть который мне не следовало) был безголовый медведь, безголовый медведь хлебал там, как животные едят свежеубитую добычу, как животные пьют в самом сердце леса.
Эта картина испугала нас с Фрэнком. Мы не знали, куда потом деваться, и без каких-либо особых мыслей в голове или, наоборот, от их избытка забрели в фойе. Там нас приветствовали сидевшие на лестнице проститутки; от зноя, скуки и бездействия они как будто особенно обрадовались нашему появлению, хотя и так вроде бы всегда были рады нас видеть. Только Визгунья Анни посмотрела на нас разочарованно, как будто в первый момент приняла за клиентов.
— Эй, ребята, — сказала Черная Инга, — у вас такой вид, словно привидение встретили.
— Съели что-нибудь не то, голубчики? — спросила Старина Биллиг. — Что это вы, в такой поздний час — и не спите?
— Стояк, наверно, замучил, потому и не заснуть, — сказала Иоланта.
— Oui, oui
[28]
, — подхватила Бабетта. — Ну так давайте нам, чего у вас там стоит!
— Прекратите! — сказала Старина Биллиг. — Все равно трахаться сегодня слишком жарко.
— Трахаться никогда не жарко, — сказала Иоланта.
— И не холодно, — согласилась Визгунья Анни.
— Хотите сыграть в карты? — предложила нам Черная Инга. — В девятку?
Но мы с Фрэнком, как заводные солдатики, сделали несколько неуклюжих разворотов у основания лестницы и вернулись обратно в комнату Фрэнка — а затем нас как магнитом потянуло к отцу.
— Мы хотим обратно домой, — сказал я ему. Он проснулся — и, как маленьких, затащил Фрэнка и меня к себе в кровать.
— Пожалуйста, поедем домой, папа, — прошептал Фрэнк.
— Как только раскрутимся, — заверил нас отец, — так сразу и уедем, обещаю.
— Когда? — прошипел я ему, но он поймал мою голову в замок и чмокнул в макушку.
— Скоро, — сказал он. — Наш отель уже на подъеме.
Но мы пробудем в Вене до 1964 года; мы пробудем здесь семь лет.
— Я там стала старше, — скажет Лилли; к тому времени, когда мы покинем Вену, ей будет восемнадцать.
— Старше, но не намного больше, — скажет Фрэнни.
Грустец не тонет. Мы это знали. Не следовало так удивляться.
