— Попутного ветра, — сказал Фрэнк.
— Да, удачи тебе, Фрэнни, — сказала Лилли.
— Ну и что с того, что ты красивая? — сказала Сюзи. — Ты вдобавок еще и сука.
— С этого момента я в основном мать, — заявила Фрэнни. — Я собираюсь взять на себя заботу о вас, мудаках, о тебе, о тебе и о тебе, — сказала Фрэнни, ткнув пальцем во Фрэнка, Лилли и меня. — Потому что мамы здесь нет, а Айова Боб умер. Ни одного дерьмометра в семье, — сказала Фрэнни, — осталась одна я. Буду мерить уровень дерьма, такова моя роль. Отец ни во что не врубается, — сказала Фрэнни, и мы все кивнули, Фрэнк, и Лилли, и я, и даже медведица Сюзи кивнула. Мы знали, что это правда: отец был слеп или скоро совсем ослепнет.
— В любом случае, мне-то уж такая нянька не нужна, — сказал Фрэнк.
Лилли придвинулась к Фрэнни и, положив голову ей на колени, снова заплакала; судя по всему, плакалось ей очень уютно. Фрэнни, конечно, знала, что я ее люблю, безнадежно и слишком сильно, поэтому я ничего не сделал и ничего не сказал.
— Ну а мне не нужна шестнадцатилетняя соплюха, которая указывала бы, как мне жить, — сказала медведица Сюзи; она сняла медвежью голову и держала ее в своих огромных лапах.
Побледневшее лицо, глаза, полные боли, сжатый рот выдавали ее. Она снова надела свою медвежью голову — это был ее единственный символ власти.
Студентка, мисс Выкидыш, серьезная и сосредоточенная, казалось, лишилась слов.
— Не знаю, не знаю, — повторяла она.
— Скажите это по-немецки, — подбодрил ее Фрэнк.
— Как хотите, так и говорите, — предложила Фрэнни.
— Ну, — сказала Фельгебурт, — то место. То чудесное место, окончание «Великого Гэтсби», я вот о чем, — сказала она.
— Давай, Фельгебурт, — сказала Фрэнни. — Говори.
— Ну, — сказала Фельгебурт, — не знаю… но из-за этой концовки мне почему-то захотелось побывать в Соединенных Штатах. Я хочу сказать, что это против моих политических взглядов. Но это окончание, вообще все это… так прекрасно. Потому я захотела там побывать. Ну то есть в этом нет никакого смысла, но мне бы просто хотелось побывать в Соединенных Штатах.
— Так ты думаешь, тебе бы там понравилось? — сказала Фрэнни. — Ну а я бы хотела, чтобы мы никогда оттуда не уезжали.
— А мы можем вернуться домой, Фрэнни? — спросила Лилли.
— Надо поговорить об этом с отцом, — сказал Фрэнк.
— О господи, — сказала Фрэнни.
И я мог увидеть, как она представляет себе этот момент — запустить в отцовские мечты маленький кусочек вальсирующей реальности.
— Ваша страна, вы уж меня простите, — сказал мне один из радикалов, тот, которого звали просто Арбайтер (Arbeiter по-немецки означает «рабочий»), — ваша страна — по-настоящему преступное место, — сказал Арбайтер. — Вы уж меня простите, — добавил он, — но ваша страна — это настоящий триумф корпоративного творчества, это значит, что ваша страна управляется групповым разумом корпораций. Эти корпорации совершенно бесчеловечны, так как никто и ни за что не несет в них личной ответственности; корпорация подобна компьютеру, для которого источник энергии — прибыль и горючее — тоже прибыль. Соединенные Штаты, вы уж меня простите, самая неподходящая в мире страна для гуманистов, я так думаю.
— Насрать, что ты думаешь, — сказала Фрэнни. — Жопа ты с ручкой, — сказала она. — Ты сам говоришь как компьютер.
— Ты думаешь, как коробка передач, — сказал Фрэнк Арбайтеру. — Четыре скорости вперед и одна назад.
Арбайтер удивленно на него уставился. Английский давался ему с трудом, и позже мне пришло в голову, что его мозги работали, как газонокосилка.
— И так же поэтично, — скажет Сюзи.
Никто не любил Арбайтера, даже впечатлительная мисс Выкидыш. Ее слабостью, с точки зрения радикалов, считалась любовь к литературе, особенно к американскому романтизму («Ну что за глупая специальность, милочка», — всегда распекала ее Швангер). Но для нас, детей, то обожание, с которым Фельгебурт относилась к литературе, было ее силой. Именно романтическая часть ее натуры еще не совсем умерла; по крайней мере пока. Со временем, да простит мне Бог, я помог ей убить и это.
— Литература для мечтателей, — говорил Старина Биллиг бедной Фельгебурт.
Я имею в виду — Старина Биллиг-радикал. Старина Биллиг-проститутка любила мечты. Однажды она сказала Фрэнку, что лишь мечты и любит; мечты и свои «сувениры».
— Изучай экономику, милочка, — сказала Швангер Фельгебурт; именно так сказала мисс Беременная мисс Выкидыш.
— Человеческая полезность, — внушал нам Арбайтер, — прямо связана с тем, какой процент населения участвует в принятии решений.
— Во власти, — поправлял его Старый Биллиг.
— Во властных решениях, — уточнял Арбайтер. Вдвоем они напоминали двух колибри, кружащих над одним цветком.
— Говно парное, — сказала Фрэнни.
Английским Арбайтер и Старина Биллиг владели не ахти, поэтому им запросто можно было сказать что-нибудь вроде «засунь это себе в жопу», смысла они все равно не улавливали. И, несмотря на данную мной клятву перестать ругаться, я испытывал огромный соблазн сказануть им что-нибудь этакое, но приходилось удовлетворяться тем, что я слушал, как с ними разговаривала Фрэнни.
— Неизбежная расовая война в Америке, — говорил нам Арбайтер, — будет понята неправильно. На самом деле это война классового расслоения…
— Когда ты пердишь, Арбайтер, тюлени в зоопарке перестают плавать? — в ответ спрашивала его Фрэнни.
Другие радикалы редко принимали участие в наших дискуссиях. Один постоянно сидел за пишущей машинкой; другой — за баранкой единственного автомобиля, которым сообща владели члены Симпозиума по восточно-западным отношениям — все шестеро сразу. Механик, который трудился над разваливающимся автомобилем (многоцелевая машина, бесполезная, как нам казалось, на любом шоссе; отец считал, что она вообще ни разу не выезжала на шоссе), был угрюмым молодым человеком с перепачканным лицом, в комбинезоне и в синей фуражке трамвайного кондуктора. Он был членом профсоюза и каждый вечер работал на главной линии Марьяхильферштрассе. Днем он выглядел сонным и злым и все время бряцал инструментами. Так его и называли — Шраубеншлюссель (Schraubenschlьssel по-немецки — «гаечный ключ»). Фрэнк любил катать на языке это прозвище, Шраубеншлюссель — чтобы покрасоваться, но Фрэнни, Лилли и я настояли на переводе. Мы называли его Гаечным Ключом или просто Ключом.
— Эй, Ключ, — говорила ему Фрэнни, когда он лежал под машиной и сыпал проклятьями, — думаешь, они не сумеют запачкать тебе мозги, Ключ? — говорила Фрэнни.
Гаечный Ключ не понимал по-английски, а из его личной жизни мы знали один-единственный факт: что однажды он пригласил на свидание Сюзи.
