Она мне показалась хорошей матерью.
— Я и сам со дня на день ожидаю ребенка, — сказал я.
И только потом Сюзи указала мне, как, должно быть, странно прозвучала эта реплика: она же явно не была беременной.
— Интересно, что они подумали, дурак ты эдакий! — сказала Сюзи.
Но все было просто прекрасно. У детей был великолепный аппетит, а после обеда я показал им, как делается яблочный пирог. А пока пирог пекся, я взял их на короткую зимнюю прогулку к заснеженному берегу и причалам; я показал им фиолетовые волны, бьющиеся о ледяные кружева, что обрамляют берег, я показал им, что шторм на море — это огромные серые волны, одна за другой накатывающиеся на берег. Мой отец, конечно, рассказал молодым супругам из Аризоны все о баснословном отзывчивом пространстве, из которого складывается настоящий отель; по словам Сюзи, он описывал аризонцам наш отель так, будто это «Захер».
— Но для него мы все равно что «Захер», — сказала мне моя теплая медведица, лежа этой ночью в моих объятиях, в то время как за окном завывала буря и падал снег.
— Да, любовь моя, — сказал я ей.
Как великолепно было утром лежать в кровати и слышать голоса детей; они обнаружили штанги в танцевальном зале, и отец объяснял им, что к чему. Айове Бобу понравился бы этот отель, подумал я.
Вот тогда-то я и разбудил Сюзи и попросил ее надеть медвежий костюм.
— Эрл! — возразила она. — Я уже слишком стара, чтобы быть медведем.
Она, моя дорогая Сюзи, рано утром очень напоминает медведицу.
— Давай, Сюзи, — попросил я. — Ради ребят. Они же это на всю жизнь запомнят.
— И что же? — спросила Сюзи. — Ты хочешь, чтобы я напугала детишек?
— Нет, Сюзи, — возразил я, — зачем же пугать.
Все, что я хотел, так это чтобы она надела костюм медведя и обошла бы по снегу вокруг отеля, а я бы внезапно крикнул: «Смотрите! Медвежьи следы! Совсем свежие!»
А большие и маленькие аризонцы выскочат на улицу и подивятся, в какую глушь они попали, будто во сне, а затем я крикну: «Смотрите! Вон медведь! Идет за поленницу!» А Сюзи приостановится там, и, может, я уговорю ее разок-другой выдать хорошенькое «эрл!», а затем она косолапо исчезнет за поленницей и проскользнет в дом через одну из задних дверей, снимет свой костюм и придет на кухню и скажет: «Что там с медведем? Теперь тут редко увидишь медведя».
— Хочешь выгнать меня на улицу, в этот проклятый снег? — спросила Сюзи.
— Ради ребят, Сюзи, — сказал я. — Сколько радости ты им доставишь. Сначала они увидели океан, а теперь увидят медведя. Каждый человек должен когда-нибудь увидеть медведя, Сюзи, — настаивал я.
И конечно, она согласилась. Не без ворчанья, разумеется, — но от этого ее представление было только убедительней; в роли медведя Сюзи нет и не было равных, даже сейчас, когда ее убедили, что она к тому же еще и очень милое человеческое существо.
Таким образом, мы устроили для незнакомцев из Аризоны небольшой розыгрыш, и они уезжали, уверенные, что и вправду видели медведя. Отец на прощанье помахал им рукой из танцевального зала, а потом сказал:
— Медведь, да? Сюзи могла умереть, между прочим, или пневмонию подцепить. А никто не должен болеть, когда в доме появляется ребенок, ты даже простудиться не имеешь права. Я знаю о детях намного больше, чем ты, сам понимаешь. Медведь! — повторил он, качая головой, но я знал, что мы сумели убедить аризонцев; медведица Сюзи — великий мастер перевоплощения.
Медведь остановился у поленницы, его дыхание клубилось в чистом морозном утреннем воздухе, его лапы мягко ступали по нетронутому снегу, как будто это был первый на земле медведь и первый снег на этой планете: все это было очень убедительно. Как хорошо знала Лилли, всё — сказка.
Так мы и пытаемся мечтать. Так мы придумываем свою жизнь. Из нашей матери мы делаем святую, а отца превращаем в героя; и чей-то старший брат и чья-то старшая сестра — они становятся нашими героями тоже. Мы изобретаем то, что любим, и то, чего боимся. Всегда найдется утраченный храбрый братишка, и утраченная младшая сестренка тоже. Мы придумываем и придумываем: лучший отель, совершенная семья, курортная жизнь. И не успеваем мы вообразить себе эти вещи — они от нас ускользают.
В отеле «Нью-Гэмпшир» мы привинчены на всю жизнь — но что такое немного воздуха в трубах или даже много говна в волосах, если у тебя есть хорошие воспоминания?
Думаю, это вполне подходящая концовка для тебя, мама, и для тебя, Эгг. Это концовка в традиции твоей любимой концовки, Лилли, концовки, до написания которой ты так и не доросла. В этой концовке недостаточно штанг, чтобы удовлетворить Айову Боба, и недостаточно фатализма для Фрэнка. Возможно, здесь не хватает полета мечты — для отца и Фрейда. И маловато стойкости для Фрэнни. И полагаю, здесь не хватает уродства для медведицы Сюзи. Возможно, она недостаточно велика для Младшего Джонса, а на вкус некоторых наших друзей и врагов из прошлого здесь не хватает насилия; вполне возможно, что Визгунья Анни не удостоит ее даже стоном — где бы она сейчас ни лежала и ни визжала.
Но именно это мы и делаем: пытаемся мечтать и не успеваем что-то вообразить себе, как эти вещи от нас ускользают. Нравится вам это или нет, но все происходит именно так. А поскольку все происходит именно так, нам нужен хороший, умный медведь, и ничто иное. Бывают люди, которые могут жить своим умом — например, Фрэнк: в голове у него живет хороший, умный медведь. Фрэнк вовсе не, мышиный король, каким сперва казался мне. И у Фрэнни есть хороший умный медведь — его зовут Младший Джонс. Фрэнни и сама умеет не давать грусти хода. А у отца есть его иллюзии; они достаточно сильны. Отцовские иллюзии наконец-то стали для него хорошим, умным медведем. А мне остаются, конечно, медведица Сюзи с ее консультативным центром по изнасилованию и мой сказочный отель, так что со мной тоже все в порядке. Если ждешь ребенка, с тобой должно быть все в порядке.
Тренер Боб знал это с самого начала: ты должен стать одержимым и не растерять одержимости. Ты должен и дальше проходить мимо открытых окон.
