Сюзин консультативный центр в Бостоне закрылся после того, как несколько мужененавистниц кастрировали подозреваемого насильника на автостоянке в Бэк-Бее. Сюзи вернулась в Нью-Йорк, где снова занялась семейным консультированием. Она специализировалась на избиении детей, «имея дело», как она выражалась, и с детьми, и с теми, кто их избивал, но ее тошнило от Нью-Йорка (она сказала, что жить в Гринвич-Вилидже, не будучи медведем, совсем не забавно), и она твердо верила, что ее будущее — в организации центров по изнасилованию.
Помня спектакль в «Стэнхоупе» в 1964 году, я с этим вполне соглашался. Фрэнни всегда говорила, что Сюзи тогда сыграла лучше, чем ей, Фрэнни, когда-либо суждено, а уж в этом-то она эксперт. Исполнив ту роль, с единственной репликой, обращенной к Чипперу Доуву, Фрэнни обрела необходимую уверенность в себе. И потом чуть ли не в каждой картине, в которой она снималась, Фрэнни находила возможность вставить эту фразу: «Ба, кого мы видим». И каждый раз эта милая фраза звучала по-новому. Конечно, снимается Фрэнни под другим именем. Кинозвезды почти всегда так поступают. К тому же Фрэнни Берри — не то имя, которое люди заметили бы.
Голливудское имя Фрэнни, ее актерский псевдоним, вам хорошо известно. Я сейчас рассказываю нашу семейную историю, и мне не следует использовать здесь ее актерский псевдоним, но вы его хорошо знаете. Фрэнни одна из ваших любимиц. Она самая лучшая, даже когда играет злодеек; она всегда настоящая героиня, даже когда умирает, даже когда умирает ради любви или, того хуже, ради войны. Она самая прекрасная, самая недоступная и в то же время самая уязвимая, а иногда и самая крутая. (Она одна из тех, ради кого вы идете в кино или ради кого высиживаете до конца.) Сейчас другие мечтают о ней — теперь, когда она таким разрушительным способом отучила мечтать о ней меня. Сейчас я могу жить со своими мечтами о Фрэнни, но среди зрителей должны быть и те, кто не так просто уживается с мечтами о ней.
Она очень легко приспособилась к своей славе. Лилли так и не сумела этого сделать, но для Фрэнни это было очень просто, потому что она всегда была нашей семейной звездой. Она привыкла быть в центре всеобщего внимания, быть тем, кого все ждут, кого все слушают. Она была рождена для главной роли.
— А я был рожден, чтобы стать несчастным зачуханным агентом, — мрачно говорил Фрэнк после похорон Лилли. — Даже тут я был агентом, — сказал он, имея в виду смерть Лилли. — Она просто еще не доросла до всего того дерьма, которое я заставлял ее делать! — печально сказал он и заплакал. Мы попробовали его успокоить, но Фрэнк сказал: — Я всегда буду долбаным агентом, так его растак! Все это происходит из-за меня! Посмотрите на Грустеца! — орал он. — Кто его набил? Кто все это затеял с самого начала? — рыдал и рыдал Фрэнк. — Я просто сраный агент, — бормотал он.
Но отец прикоснулся к Фрэнку, держа бейсбольную биту, как антенну, и сказал:
— Фрэнк, Фрэнк, мальчик мой. Ты тут совершенно ни при чем, — сказал отец. — Кто у нас в семье главный мечтатель, Фрэнк? — сказал отец, и мы все посмотрели на него. — Конечно, я. Я мечтатель, Фрэнк, — сказал отец. — А Лилли просто мечтала больше, чем была в силах, Фрэнк. Она унаследовала эту проклятую мечтательность, — сказал отец. — От меня.
— Но я был ее агентом, — тупо повторил Фрэнк.
— Да, но это не играет роли, Фрэнк, — сказала Фрэнни. — Ты мой агент, и это действительно важно, я в тебе нуждаюсь, — сказала Фрэнни. — Но никто не мог быть агентом Лилли.
— Какая разница, Фрэнк, — сказал я ему, потому что он всегда говорил это мне. — Какая разница, кто был ее агентом, Фрэнк.
— Но это был я, — повторил Фрэнк, он был невозможный упрямец.
— Господи, Фрэнк, — сказала Фрэнни. — Легче разговаривать с твоим автоответчиком, чем с тобой.
Это наконец привело его в чувство.
Какое-то время нам пришлось выдерживать напор волны рыдающих поклонников, адептов культа Лиллиного самоубийства: кое-кто считал, что самоубийство Лилли было ее высшим художественным заявлением, безоговорочным доказательством ее серьезности. В случае Лилли это звучало особенно нелепо, поскольку и Фрэнк, и Фрэнни, и я знали, что самоубийство Лилли, с ее точки зрения, было безоговорочным признанием в недостаточной серьезности. Но эти люди продолжали любить в ней то, чего она в себе терпеть не могла.
Адепты этого культа даже предложили Фрэнни проехаться по студенческим городкам с чтением Лиллиных работ, в роли Лилли. Они обращались к Фрэнни-актрисе: они хотели, чтобы она сыграла Лилли.
Но мы помнили, как Лилли однажды состояла писателем при университете и как она в первый и последний раз посетила собрание английского отделения. На этом собрании лекционный комитет объявил, что у него остались деньги только на то, чтобы пригласить двух поэтов средней популярности или одного хорошо известного писателя или поэта или потратить все оставшиеся деньги на женщину, которая разъезжала по студенческим городкам, изображая Вирджинию Вулф. Лилли была на отделении единственным преподавателем, чей курс включал творчество Вирджинии Вулф, и только она воспротивилась приглашению к студентам женщины, имитирующей писательницу.
— Думаю, Вирджиния Вулф предпочла бы отдать эти деньги живому писателю, — сказала Лилли. — Настоящему писателю, — добавила она.
Но отделение продолжало настаивать на том, чтобы все деньги пошли женщине, изображающей Вирджинию Вулф.
— Хорошо, — в конце концов сказала Лилли. — Я согласна, но при условии, что эта женщина пойдет до конца. Если она пройдет весь путь.
После такого заявления наступила тишина, и кто-то спросил Лилли, действительно ли она говорит серьезно, неужели у нее такой «дурной вкус» и она согласна пригласить женщину в студенческий городок для того, чтобы та совершила самоубийство.
И моя сестра Лилли сказала:
— Это то, что мой брат Фрэнк назвал бы отвратительным. Вы, учителя литературы, предпочитаете истратить деньги на актрису, изображающую давно умершую писательницу, произведения которой вы даже не включили в курс, вместо того чтобы потратить эти деньги на ныне здравствующего писателя, чьи произведения вы, возможно, не читали. Особенно если учесть, — сказала Лилли, — что писательница, чьи книги вы отказываетесь включать в свои курсы и чью личность нам предлагают изобразить, всю свою жизнь писала именно что о разнице между величием и позерством. И вы хотите кому-то заплатить за то, чтобы ее изображали? Как вам не стыдно, — сказала им Лилли. — Давайте, привозите сюда эту актрису, — добавила она. — Я дам ей камни, чтобы набить карманы, и сама отведу ее к реке.
То же самое сказала Фрэнни группе поклонников, которая хотела, чтобы она выступала в качестве Лилли, разъезжая по студенческим городкам.
— Как вам не стыдно, — сказала Фрэнни. — Кроме того, — добавила она, — я слишком высокая, чтобы играть Лилли. Моя сестра была очень маленького роста.
Поклонники Лиллиного самоубийства сочли это проявлением бесчувственности со стороны Фрэнни, а в газетах писали, что вся наша семья равнодушна к смерти Лилли (из-за нашего отвращения ко всему этому позерству). В отчаянии Фрэнк вызвался «исполнить» Лилли на литературных чтениях работ поэтов и писателей, покончивших жизнь самоубийством. Естественно, никто из писателей или поэтов не читал своих собственных работ; различные чтецы, симпатизирующие работам почивших или, что хуже, их «образу жизни», что почти всегда означало «образу смерти», должны были читать работы самоубийц так, будто это они сами — писатели, вернувшиеся к жизни. Фрэнни не захотела и здесь принимать участия; Фрэнк предложил себя, но был отвергнут.
