— Мне-то Фред нравится, — говорил отец, — но с этим своим пердежом и скунсами он постояльцев отвадит.
— Ну, постояльцы на него не жалуются, — говорил я отцу.
— Они просто слишком вежливы, — возражал отец. — Они демонстрируют свое воспитание, хотя это так омерзительно, так вызывающе… А если он бросится на скунса, когда я буду рядом… Господи помилуй! Я убью его, мозги битой вышибу… если там есть, что вышибать.
В итоге мы нашли приятную семью, которой нужна была сторожевая собака; они не были слепыми, но им было наплевать, что Фред портит воздух и воняет, как скунс.
И теперь отец ходит с собакой-поводырем номер четыре. Мы устали придумывать им клички. А после смерти Лилли отец несколько потерял свою веселость.
— У меня просто нет настроения придумывать имя очередной собаке, — сказал он. — Хочешь этим заняться?
Но у меня тоже не было настроения придумывать собачью кличку. Фрэнни снималась где-то во Франции, а Фрэнк, которого уход Лилли травмировал сильнее всех, и слышать о собаке не мог. В голове у Фрэнка была сплошная грусть; на придумывание собачьей клички места там уже не было.
— Господи Иисусе! — сказал Фрэнк. — Назовите ее просто Номер четыре.
Отец пожал плечами и остановился на Четверке. Так что теперь, в сумерках, когда отец ищет своего компаньона для прогулки, я слышу, как он кричит четвертому номеру.
— Четверка! — кричит он. — Черт тебя подери, Четверка!
А старый Фред, разнорабочий, все так же отзывается:
— Что?
А отец продолжает свое:
— Четверка! Четверка! Четверка!
Со стороны это выглядит так, словно кто-то вспомнил детскую игру: бросают мяч и выкрикивают чей-то номер, а тот, чей номер выкрикнули, должен поймать мяч, прежде чем тот ударится о землю.
— Четверка! — слышу я отцовский крик и представляю себе какого-нибудь ребенка, бегущего, выставив руки, чтобы поймать мяч.
Иногда этот ребенок — Лилли, иногда — Эгг.
И когда наконец папа находит Четверку, я наблюдаю из окна, как Четверка аккуратно ведет его к пристани; в сумерках на пристани моего отца с собакой-поводырем легко принять за более молодого человека, возможно, с медведем, и не исключено, что они ловят рыбу.
— Что за интерес ловить рыбу, если не видишь, как вытаскиваешь ее из воды, — говорит отец.
Так что они с Четверкой просто сидят на пристани, встречая надвигающийся вечер, пока свирепые мэнские комары не загоняют их обратно в отель «Нью-Гэмпшир».
У нас даже есть вывеска: «ОТЕЛЬ „НЬЮ-ГЭМПШИР“». Отец настоял на этом, и, хотя он не может ее видеть и не хватится ее, эту просьбу я с удовольствием для него исполнил. Хотя иногда бывают проблемы; время от времени к нам заворачивают блудные туристы, видят вывеску и думают, что мы отель. Я объяснил отцу очень сложную систему того, что именно приносит нам «успех» в гостиничном деле. Когда туристы находят нас и спрашивают комнату, мы интересуемся, не забронирован ли на них номер.
Они, конечно, отвечают, что нет, — но, осматриваясь и видя вокруг трудоемкую тишину и покой сродни гробовому, говорят:
— Но у вас наверняка должны быть свободные места?
— Нет, — всегда отвечаем мы. — Нет брони, нет свободных мест.
Иногда отец спорит со мной по этому поводу.
— Но ведь определенно у нас есть для них место, — шипит он. — Они, похоже, очень милые люди. У них один или два ребенка, я слышу, как они ссорятся, а мать, вероятно, очень устала, они, наверное, много проехали.
— Стандарт есть стандарт, пап, — говорю я. — Ну сам подумай, что скажут другие постояльцы, если мы сделаем послабление?
— Такая элитарность… — шепчет он восхищенно. — Ну то есть я всегда знал, что это особое место, но и мечтать не мог, чтобы действительно… — Здесь он обычно обрывает фразу и улыбается. А потом добавляет: — Да, твоей матери все это понравилось бы!
И бейсбольная бита описывает в воздухе круг, демонстрируя все это матери.
— Конечно, пап, понравилось бы, — совершенно искренне говорю я.
— Если даже не каждая минута, — добавляет задумчиво отец, — то, по крайней мере, эта часть истории. По крайней мере конец.
Конец Лилли, при ее культовой известности, был настолько тихим, насколько удалось. У меня не хватило храбрости попросить Дональда Джастиса сочинить элегию на ее смерть; это были, по мере возможности, чисто семейные похороны. Был там и Младший Джонс, он сидел вместе с Фрэнни, и я не мог не заметить, как прекрасно они держались за руки. Очень часто именно на похоронах обращаешь внимание, кто насколько постарел. Я заметил, что у Джонса прибавилось несколько мягких морщинок около глаз; сейчас он был усердным юристом, а когда учился в юридической школе, мы почти ничего о нем не слышали; он пропал в юридической школе почти так же бесследно, как пропадал в самой гуще кучи-малы на поле, когда играл за «Кливленд браунс». Судя по всему, юридическая школа и футбол в равной степени сужают кругозор. Карьера форварда, всегда говорил Младший, подготовила его к юридической школе. Тяжелая работа, но скучная, скучная, скучная.
Теперь Младший руководил «Черной рукой закона», и я знал, что, когда Фрэнни бывает в Нью-Йорке, она останавливается у него.
Они оба были звездами и, думаю, наконец-то стали проще смотреть друг на друга. Но на Лиллиных похоронах я мог думать только о том, как бы Лилли была довольна, увидев их вместе.
Отец сидел рядом с медведицей Сюзи, зажав биту между коленями ручкой книзу, и слегка ею покачивал. А когда он шел, держась за руку Сюзи, руку бывшего медведя-поводыря Фрейда, он нес бейсбольную биту с великим достоинством, как будто некую массивную трость.
Сюзи была разбита случившимся, но на похоронах держала себя в руках, думаю, ради отца. Она обожала его после того волшебного взмаха битой, легендарного, инстинктивного взмаха, который покончил с порнографом Эрнстом. К моменту Лиллиного самоубийства Сюзи где только ни побывала. Она покинула Восточное побережье и уехала на Западное, потом опять вернулась на Восточное. Какое-то время она руководила коммуной в Вермонте. «Доруководила этих засранцев до ручки», — говорила она нам, смеясь. Она открыла семейный консультативный центр в Бостоне, который переродился в центр по уходу за детьми (поскольку это было явно актуальнее), который, в свою очередь, преобразовался в консультативный центр по изнасилованию (к тому моменту, когда центры по уходу за детьми появились повсюду). Консультативный центр по изнасилованию в Бостоне не прижился, и Сюзи признала, что не вся враждебность исходила извне. Конечно, везде можно найти любителей насилия и женоненавистников и разных глупцов, которые считали, что в центрах по изнасилованию работают, те, кого Сюзи называла «воинствующими лесбиянками и хулиганствующими феминистками». Бостонцы неласково отнеслись к первому Сюзиному консультативному центру по изнасилованиям. Одну работницу центра даже изнасиловали — видимо, в полемическом задоре. Но даже Сюзи признавала, что некоторые консультативные центры в те ранние дни действительно состояли из «воинствующих лесбиянок и хулиганствующих феминисток», люто ненавидевших мужчин, так что не все трудности консультативных центров были чисто внешними. Среди этих женщин можно было встретить антисистемных философов без фрэнковского чувства юмора, и если слуги закона вставали на пути у женщин, требовавших — для разнообразия — справедливого возмездия насильникам, то женщины, в свою очередь, презирали закон как таковой, и на деле ни те ни другие не приносили жертвам ничего хорошего.
