Но может ли быть правильным конец?
Должно быть, эта строчка и стала последней каплей.
Стояла февральская ночь. Фрэнни была на Западном побережье; Фрэнни не могла ее спасти. Мы с отцом были в Мэне; Лилли знала, что мы рано ложимся спать. В то время у отца была уже третья собака-поводырь. Захер умерла от ожирения. Нахально тявкающую белую собачонку сбила машина. У нее была привычка гоняться за машинами, к счастью, не тогда, когда она шла с отцом. Отец назвал ее Шлагоберс: когда она лежала, свернувшись комочком, то напоминала взбитые сливки. Третья собака любила портить воздух, но этим ее неприятное сходство с Грустецом исчерпывалось; это была еще одна немецкая овчарка, но на этот раз кобель, и отец настоял на имени Фред. Так звали разнорабочего в третьем отеле «Нью-Гэмпшир» — глуховатого бывшего краболова. Какую бы из своих собак отец ни звал, будь то Захер, или Шлагоберс, Фред-рабочий, где бы он ни работал, тут же откликался: «Что?». Все это так раздражало отца (не говоря уж о том, как напоминало нам обоим Эгга), что он грозился назвать следующую собаку Фредом.
— Этот дурак Фред все равно отзывается каждый раз, когда я зову собаку, какое бы имя я ни кричал! — восклицал отец. — Господи Иисусе, если он все время кричит «что?», мы по крайней мере можем правильно называть его имя.
Итак, третью собаку-поводыря звали Фред. Единственной его дурной привычкой была неуемная страсть к дочке нашей уборщицы. Каждый раз, когда она отходила от матери, Фред валил девочку с ног, прижимал ее, дурашливо скалясь, лапами к земле и начинал радостно наяривать; девочка кричала: «Не надо, Фред!», а уборщица кричала: «Фред, прекрати!» и шлепала его по откляченному заду тряпкой или шваброй, или что там у нее было под рукой. Отец, заслышав шум, кричал: «Фред, гребун паршивый! А ну ко мне!» А глухой рабочий, бывший краболов, другой наш Фред, кричал: «Что? Что?» И мне приходилось идти искать его (потому что отец отказывался) и говорить ему: «НИЧЕГО, ФРЕД! ЭТО НЕ ТЕБЯ!»
— А!.. — говорил он, возвращаясь к работе. — Думал, кто-то меня зовет.
Так что звонить нам в Мэн Лилли было бесполезно. Все, что мы смогли бы сделать, — это несколько раз прокричать: «Фред!».
Что Лилли пыталась сделать, так это позвонить Фрэнку. Фрэнк был не так далеко от нее; он мог бы ей помочь. Это сейчас мы говорим ему, что он мог бы тогда помочь, но мы все знаем, что судьба — она не тонет. Во всяком случае, Лилли дозвонилась до автоответчика Фрэнка. Фрэнк поменял живого секретаря на одно из этих механических устройств, которые порой просто бесят.
ПРИВЕТ! ЭТО ФРЭНК, НО НА САМОМ ДЕЛЕ МЕНЯ НЕТ ДОМА (ХА, ХА). ХОТИТЕ ОСТАВИТЬ СООБЩЕНИЕ? ПОДОЖДИТЕ КОРОТКОГО СИГНАЛА, А ПОТОМ ВЫСКАЖИТЕ ВСЕ, ЧТО ХОТИТЕ.
Фрэнни оставляла множество сообщений, которые, в свою очередь, злили Фрэнка. «Иди ты в жопу, Фрэнк! — кричала Фрэнни в трубку. — Каждый раз, когда слышу твою долбаную машину, это стоит мне денег, я же звоню, мать твою, из Лос-Анджелеса! Придурок, говно, жопа!» После этого она издавала громкие пердящие звуки и влажно чмокала, а Фрэнк потом звонил мне, лопаясь от возмущения.
— Совсем я не понимаю Фрэнни, — говорил он, — хоть убей. Она только что оставила мерзейшее сообщение на моем автоответчике! Ну то есть она думает, что это смешно, но разве она не понимает, что мы устали от ее вульгарностей? В ее возрасте это не приведет ни к чему хорошему, если это вообще может когда-нибудь привести к чему-то хорошему. Ты вот стал следить за своей речью. Помог бы ей последить за ее.
И так далее, и так далее.
Сообщение Лилли, должно быть, напугало Фрэнка. Он, похоже, вернулся домой со своей вечерней встречи спустя приличное время после того, как она ему звонила; он включил автоответчик на воспроизведение, чистя зубы и готовясь лечь спать.
В основном это были деловые сообщения. У теннисиста, которого он представлял, возникли проблемы с рекламой дезодоранта. Позвонил сценарист, сообщить, что режиссер им «манипулирует», и Фрэнк про себя отметил, что этот писатель требует «манипулирования» в еще большей степени. Известная балерина увязла в своей автобиографии; она застопорилась на детстве, призналась она Фрэнку, который продолжал чистить зубы. Он прополоскал рот, выключил свет и тут услышал Лилли.
— Привет, это я, — извиняющимся тоном сказала она машине. У нее всегда был извиняющийся тон. Фрэнк улыбнулся и откинул простыни; он всегда сначала клал в постель портновский манекен, а потом залезал сам. Последовала длинная пауза, и Фрэнк уже было подумал, что автоответчик сломался; он часто ломался. Но затем Лилли добавила: — Это просто я. — Какая-то усталость в ее голосе заставила Фрэнка посмотреть на часы (была ночь) и насторожиться. Фрэнк помнит, что в последовавшей за этим паузе он прошептал ее имя.
— Давай, Лилли, — прошептал он.
И Лилли пропела свою песенку, маленький отрывок; это была одна из «песен молодого вина»; глупая печальная песенка, которую пел мышиный король. Фрэнк, конечно, знал эту песню наизусть.
Verkauft's mei G'wand, Ich Fahr' in Himmel. Продай мои старые одежды, я ухожу на небеса.
— Боже мой, Лилли, — прошептал Фрэнк автоответчику и начал быстро одеваться.
— Auf Wiedersehen, Фрэнк, — сказала Лилли, когда закончилась ее коротенькая песенка.
Фрэнк ничего ей не ответил. Он выбежал на площадь Коламбус и поймал такси. И хотя Фрэнк не был хорошим бегуном, я уверен, что он уложился в рекордное время; я бы сам не смог быстрее. Даже будь он дома, когда позвонила Лилли, всегда говорил я ему, невозможно миновать двадцать кварталов и зоопарк быстрее, чем пролететь четырнадцать этажей — расстояние от окна углового номера «Стэнхоупа» до тротуара на углу Восемьдесят первой улицы и Пятой авеню. Лилли проделала более короткую дистанцию, чем Фрэнк, и она в любом случае обошла бы его, в любом случае своего бы добилась; он ничего не мог сделать. Но все равно, говорит Фрэнк, он не сказал (и даже не подумал про себя) «Auf Wiedersehen, Лилли» до тех пор, пока ему не показали ее маленькое тельце.
Она оставила записку лучше, чем записка Фельгебурт. Лилли не была чокнутой. Она оставила серьезную записку самоубийцы.
«Извините, — говорилось в записке. — Все-таки не доросла».
Я лучше всего помню ее маленькие ручки: как она хлопала себя по коленям каждый раз, когда задумчиво что-нибудь говорила, а Лилли всегда была задумчивой.
— Ей веселости не хватало, мужик, — говорил Младший Джонс.
Лиллины руки не могли просто так двигаться: они танцевали под то, о чем она думала, что слышит, может быть, это была та же самая музыка, которую Фрейд выстукивал своей битой, та же песня, которую теперь слышит отец, элегантно помахивая «луисвильским слаггером» у своих усталых ног. Мой отец, слепой ходок; он ходил везде: каждый день, зимой и летом, часами бродил по территории отеля «Нью-Гэмпшир». Сначала его водила Захер, потом Шлагоберс, а затем Фред. Когда Фред повадился давить скунсов, нам пришлось от него избавиться.
