«Но многие восприняли эту книгу буквально с ненавистью, — пытался урезонить его Джон Вулф. — Как же мы можем „проталкивать“ твой роман?»
«Ты тоже никогда его не поддерживал», — обиженно отвечал ему Гарп.
Хелен в письмах просила Джона Вулфа набраться терпения, но тот и так отлично знал пишущую братию и относился к Гарпу со всем терпением и добротой, на какие был способен.
Временами Гарп писал письма и другим людям. Например, отвечал некоторым особенно ярым ненавистникам Дженни Филдз — в тех редких случаях, когда был указан обратный адрес. Он писал этим людям длинные письма, пытаясь унять их бешеную ненависть.
— Ты, похоже, увлекаешься общественной работой? — заметила как-то Хелен.
Но Гарп даже Роберте Малдун предложил свои услуги — он готов был отвечать и ее ненавистникам, однако у Роберты появился новый любовник, и злоба чужих людей скатывалась с нее как с гуся вода.
— Господи, — говорил Гарп, — сперва ты изменила пол, а теперь еще и любовников одного за другим меняешь! Для футболиста, а ныне обладателя женской груди ты действительно способна кое-кому действовать на нервы, Роберта!
Они очень подружились и яростно сражались в сквош каждый раз, как Дженни и Роберта приезжали в город, но приезды их были не столь часты, чтобы целиком занимать все свободное время Гарпа, когда он не находил себе покоя. Он часами играл с Дунканом — и страстно мечтал, чтобы и Уолт тоже поскорее подрос и включился в их игры. В нем назревал шторм, закипала буря.
— Третий его роман будет очень большим, — говорил Джон Вулф Хелен, желая ее утешить и чувствуя, что она начинает уставать от Гарпова беспокойства. — Погоди, дай ему время, все уладится.
— Интересно, с чего он взял, что третий роман будет большим? — кипятился Гарп. — Да этого третьего романа еще и в природе не существует! А если учесть, какова судьба моего второго романа, то, можно сказать, что и его тоже не существует. Эти издатели обожают всякие мифы и страшно гордятся собственными пророчествами! Если Джон так много знает насчет чужих третьих романов, почему бы ему не написать свой собственный третий роман? И почему он не написал даже первого!
Но Хелен только улыбнулась, поцеловала Гарпа и отправилась с ним в кино, хотя кино она ненавидела. Она была счастлива — интересная работа, всем довольные милые дети, для которых Гарп был прекрасным отцом; он к тому же прекрасно готовил, да и любовью с ней занимался куда более изобретательно, когда не писал, чем когда сидел, по уши погруженный в работу. Что ж, пускай уладится, думала Хелен.
У ее отца, старого доброго Эрни Холма, давно появились признаки серьезной болезни сердца, однако он по-прежнему был счастлив у себя в Стиринге. Вместе с Гарпом он каждую зиму ездил в Айову на большие соревнования по борьбе. Хелен была уверена, что небольшая задержка в творческом процессе вполне естественна и преодолима и надо просто немного потерпеть.
— Ффе придет, — говорила Гарпу по телефону Элис Флетчер. — Нельзя же нафильно зафтавлять фебя пифать!
— Я и не заставляю, — заверил он ее. — Собственно, и оснований нет: в голове-то пусто! — Однако он думал, что желанная Элис, которая никогда ничего не умела довести до конца — даже свою любовь к нему, — вряд ли способна понять, что он имеет в виду.
Затем Гарп тоже получил злобное письмо — от человека, который весьма живо обосновывал свою обиду на «Второе дыхание рогоносца». И автором письма был отнюдь не слепец и не заика, страдающий метеоризмом и непроизвольными хореическими движениями конечностей! В общем, это было именно то, чего Гарпу недоставало, чтобы вытащить себя из болота уныния.
Дорогой Какашка!
[9]
Прочла я твой романчик. Ты, похоже, считаешь чужие проблемы очень смешными, да? Я тут твой портретик видела: жирная такая рожа, прячущаяся в густой волосне. С такой рожей ты можешь, конечно, смеяться над лысыми людьми. Но в своей жестокой книге ты смеешься над теми, кто не способен получить оргазм, и над теми, кому не посчастливилось в браке, и над теми, чьи жены или мужья им неверны. А ведь тебе, жалкий писателишка, следовало бы знать, что самим этим людям их проблемы смешными совсем не кажутся. Ты погляди вокруг, Какашка! Это же не мир, а одр страданий! Люди мучаются, но никто не верит в Бога, никто как следует не воспитывает своих детей. Ну а у тебя, Какашка, видно, вообще никаких проблем! Вот ты и смеешься над теми, у кого их навалом!
Искренне Ваша, (миссис) Ай. Би. Пул, Финдли, Огайо.
Это письмо подействовало на Гарпа точно здоровенная оплеуха; редко доводилось ему чувствовать себя так фундаментально непонятым. Почему люди уверены, что если ты «комик», то не можешь одновременно быть и «серьезным»? Гарп чуял, что большинство людей путает «глубину» с «серьезностью», а «искренность» с «глубиной». Очевидно, если ты звучишь серьезно, значит, ты серьезен. Предположим, некоторые животные (не люди!) не умеют смеяться над собой, а Гарп считал, что смех сродни сочувствию, в котором, собственно, мы больше всего и нуждаемся. Он, в общем, и в детстве обладал не слишком развитым чувством юмора и никогда не был религиозен. Так, может быть, он и собственную комедию воспринимает более серьезно, чем другие?
Но для Гарпа очень болезненным было то, что его видение мира другие толкуют как насмешку. А от сознания того, что именно искусство выставило его жестоким в глазах людей, он испытывал острое ощущение безнадежного провала. Очень осторожно, словно разговаривая с потенциальным самоубийцей, уже приготовившимся к прыжку с верхнего этажа незнакомого иностранного отеля, Гарп написал своей читательнице из города Финдли, штат Огайо:
Дорогая миссис Пул!
Вы правы: наш мир — одр страданий; люди страдают безмерно, и очень немногие из нас действительно верят в Бога и воспитывают своих детей должным образом. Верно и то, что люди, у которых есть серьезные проблемы, как правило, никогда не считают свои проблемы «смешными».
Хорас Уолпол
[10]
однажды сказал, что этот мир комичен для тех, кто думает, и трагичен для тех, кто чувствует. Надеюсь, Вы согласитесь со мной: говоря так, Хорас Уолпол несколько упрощает наш мир. Безусловно, мы с вами и думаем, и чувствуем. Ну а комическое и трагическое в нашем мире, миссис Пул, давным-давно смешалось. По этой причине я никогда не мог понять, почему «серьезный» и «смешной» — качества обязательно несовместимые? Для меня лично истинно простое противоречие: человеческие проблемы действительно зачастую смешны, а люди тем не менее зачастую печальны.
Я очень сожалею, однако, что Вам представляется, будто я смеюсь над людьми или даже их высмеиваю. Напротив, я воспринимаю людей очень серьезно. Это единственное, что я действительно воспринимаю очень серьезно. А потому и не испытываю ничего, кроме симпатии, к поступкам людей — и с помощью смеха лишь хотел бы иногда их утешить.
