— Тебя что, выпустили? — спросил потрясенный Гарп. Извращенец открыто улыбнулся Дункану.
— Один взрослый, один детский, — сказал он, отрывая корешки у билетов.
— И как только ты сумел освободиться? — вырвалось у Гарпа; он чувствовал, что его трясет от ярости.
— Никто ничего не доказал, — высокомерно заявил парень. — Эта глупая девчонка даже говорить не пожелала.
Гарп снова подумал об Эллен Джеймс, которой в одиннадцать лет отрезали язык
Он вдруг почувствовал даже некоторую симпатию к тому безумному старикану, которому так бесцеремонно спустил тогда штаны. Его словно придавило к земле чудовищным ощущением тяжкой несправедливости; и он вполне мог в этот момент представить себе, как некая женщина в крайнем отчаянии сама отрезает себе язык. Он отчетливо сознавал, что ему хочется сделать этому типу больно — очень больно! — прямо на глазах у Дункана. Он мечтал искалечить его — в порядке морального урока.
Но вокруг была толпа, жаждавшая билетов на баскетбольный матч; Гарп всех задерживал.
— Ты проходи, проходи, волосатик, — сказал парень Гарпу. В выражении его глаз Гарп, казалось, увидел всю злобу мира. Над верхней губой парня было неопровержимое доказательство того, что он снова отращивает усы.
Через много лет Гарп случайно в другом городе встретил ту девочку — уже почти взрослую девушку — и узнал ее только потому, что она узнала его первой. Он выходил из кинотеатра после сеанса, а она стояла в очереди за билетами. И не одна, с друзьями.
— Привет, ну как ты? — спросил Гарп. Он порадовался, что у нее есть друзья. Для Гарпа это означало, что она — нормальная девушка, что с ней все в порядке.
— Это хороший фильм? — спросила она.
— Ух, как ты выросла! — воскликнул Гарп; девочка вспыхнула, и Гарп понял, что сморозил глупость. — То есть я хотел сказать, что времени очень много прошло… а те времена очень даже стоит забыть навсегда! — искренне прибавил он.
Ее друзья уже входили в кинотеатр, и девочка быстро взглянула им вслед, чтобы убедиться, что она действительно осталась с Гарпом наедине.
— А я в этом году уже школу кончаю! — сказала она.
— Неужели выпускной класс? — громко удивился Гарп. Неужели это было так давно.
— Ой, нет, среднюю ступень! — Девочка нервно хихикнула.
— Все равно замечательно! — сказал Гарп. И, сам не зная почему, вдруг прибавил: — Я постараюсь прийти к вам на праздник.
Но девочка вдруг померкла.
— Нет, пожалуйста! — умоляющим тоном попросила она. — Пожалуйста, не приходите, хорошо?
— Хорошо, не приду, — быстро согласился Гарп. После этой встречи он еще несколько раз видел ее, но она больше к нему не подходила — не узнавала, потому что он сбрил бороду.
— Почему бы тебе снова бороду не отрастить? — иногда спрашивала его Хелен. — Или усы?
Но стоило Гарпу в очередной раз встретить ту девочку и благополучно пройти мимо неузнанным, и он убеждался, что лучше ему оставаться чисто выбритым.
«Мне иногда становится не по себе, — писал позднее Гарп, — что в своей жизни я соприкасался с таким количеством случаев насилия». Очевидно, он имел в виду и ту десятилетнюю девочку в городском парке, и одиннадцатилетнюю Эллен Джеймс, и ужасное общество ее имени — окружавших его мать джеймсианок, искалеченных собственными руками женщин с их символом — немотой. И в итоге он написал роман, который в известной степени стал «продуктом повседневного спроса» и действительно в значительной степени был посвящен насилию. Возможно, особая оскорбительность насилия как преступления заключалась для Гарпа в том, что оно вызывало у него отвращение к самому себе — к собственным мужским инстинктам, в иных случаях вполне естественным. Он никогда не испытывал желания кого-либо изнасиловать; но преступление насильника, как казалось Гарпу, заставляет многих мужчин чувствовать себя виноватыми по ассоциации.
Впрочем, у Гарпа была и еще одна, личная причина считать себя причастным к насилию: он винил себя в соблазнении Птенчика. Хотя вряд ли это можно назвать насилием. Впрочем, поступок был вполне преднамеренный. Он даже заранее запасся презервативами, точно зная, для чего их использует. Ведь худшие из преступлений как раз преднамеренны? Здесь ведь и речи не было о внезапно возникшей страсти к приходящей няне; нет, Гарп четко планировал свои действия и готовился к той минуте, когда Синди наконец уступила своей страсти к нему. Должно быть, это и вызвало у него приступ душевной боли, когда он уронил на пол те презервативы на глазах у старого джентльмена из городского парка: он знал, для чего их покупал, когда услышал, как старик обвиняет его в том, будто он ищет невинных девочек, чтобы изнасиловать их и сбежать. И ведь правда!
И все же он устраивал себе различные препятствия на пути к телу этой девушки; дважды он прятал презервативы, однако всегда помнил, куда именно их спрятал. И в тот день, когда вечером Синди должна была в последний раз остаться с детьми, Гарп средь бела дня с какой-то даже отчаянной страстью занимался любовью с Хелен. Им уже пора было одеваться к обеду или, по крайней мере, готовить Дункану ужин, когда Гарп вдруг запер двери спальни и, подхватив Хелен на руки, буквально вытащил ее из платяного шкафа.
— Ты с ума сошел? — спросила она. — Мы же в гости идем.
— Ужасное «плотское вожделение»! — заявил он. — Умоляю, не отвергай меня!
Она поддразнила его:
— Ох, мистер, я никогда не занимаюсь этим, пока не перекушу как следует.
— А я сейчас тобой перекушу! — пригрозил ей Гарп. — Ты такая аппетитная, просто чудо!
— Ой, вот спасибочки! — пискнула Хелен.
— Эй, у вас дверь заперта! — громко сказал Дункан за дверью и постучался.
— Дункан, — крикнул ему Гарп, — пойди посмотри, какая там погода, а потом придешь и нам расскажешь, хорошо?
— Погода? — удивился Дункан, пытаясь штурмом взять дверь спальни.
— По-моему, на заднем дворе идет снег! — крикнул ему Гарп. — Пойди проверь.
Хелен зажала рот, чтобы не расхохотаться, и — чтобы заглушить некоторые другие звуки — уткнулась в его мощное плечо. Он кончил так быстро, что удивил ее. Дункан прибежал обратно и из-за двери сообщил, что и на заднем дворе, и вообще повсюду весна. И Гарп, поскольку все уже было позади, впустил его в спальню.
Однако ему было мало. Он знал это — возвращаясь домой вместе с Хелен после вечеринки, он совершенно точно знал, где находятся презервативы: под его пишущей машинкой, безмолвствовавшей все те унылые месяцы, что прошли с публикации его первого романа.
— Ты выглядишь усталым, — сказала Хелен. — Хочешь, я отвезу Синди домой?
— Нет, что ты, я совсем не устал, — пробормотал он. — Я отвезу ее.
Хелен улыбнулась ему и потерлась щекой о его губы.
— Мой дикий дневной любовник, — прошептала она. — Ты можешь всегда возить меня в гости после такой разминки — если хочешь, конечно.
