В тот вечер, когда мы ехали с Кабраматта-роуд, Марв молчал. Заляпал, кстати, кровищей пассажирское сиденье. Он бесконечно трогал разбитую губу, и она снова закровила и все залила. За сиденье я Марва, конечно, отчитал.
— Эд, спасибо, — ответил он на это.
Мне кажется, ему понравилось — вроде как ничего не изменилось, мы по-прежнему ругаемся по пустякам. Вот как из-за сиденья, к примеру. Просто понятно: теперь мы уже не прежние друзья. Потому что будем помнить о прошлом.
Однажды утром я ставлю машину на стоянку, и ко мне выбегает Мардж. Выскакивает из офиса и машет рукой — притормози, мол. Ну, я останавливаюсь, опускаю окно, и Мардж выпаливает:
— Слушай, хорошо, что я тебя поймала! Тут работа наклевывается, вчера вечером позвонили. Похоже, что-то личное.
Сегодня я замечаю, что у Мардж прибавилось морщинок. Из-за этого она странным образом выглядит еще дружелюбней.
— Так что я не хотела этот заказ по радио из диспетчерской объявлять…
— А какой адрес?
— Звонила женщина, точнее, судя по голосу, девушка, и попросила, чтобы приехал именно ты. Завтра в двенадцать дня.
Похоже, я знаю, кто это звонил.
— Кабраматта-роуд? — спрашиваю. — Оберн?
Мардж кивает.
Я благодарю, а Мардж улыбается и отвечает, не за что. Меня так и разбирает позвонить Марву, немедленно позвонить и все рассказать. Но я не звоню. Сначала нужно посадить пассажира в кабину. Профессионал я или нет, в конце-то концов? Однако я проезжаю мимо места, где он в последнее время работает, — что-то они строят рядом с Глори-роуд. Машина его отца стоит там — отлично, значит, и Марв там. Это все, что мне нужно знать. И я еду дальше.
В полдень я останавливаюсь перед жилищем Сьюзен Бойд в Оберне. Она быстро выходит — с дочкой и детским автокреслом.
Некоторое время длится неловкое молчание.
У Сьюзен длинные, медового цвета волосы и карие глаза, как у меня, только темнее. Как кофе, только без молока. Она худенькая. У дочери тот же цвет волос, только они еще не отросли. Над ушами болтаются кудряшки. Девочка улыбается.
— Это Эд Кеннеди, — говорит ей мама. — Скажи: «Здравствуй, Эд».
— Привет, Эд Кеннеди, — говорит малышка.
— А как тебя зовут? — наклоняюсь я.
У нее глаза Марва.
— Мелинда Бойд…
Какая же у нее чудная улыбка…
— Красавица, — говорю я Сьюзен.
— Спасибо.
Она открывает заднюю дверь, пристегивает кресло и малышку. И тут я по-настоящему понимаю: Сьюзен — теперь мать! Ее руки привычно проверяют, натянуты ли ремни в кресле Мелинды. Но все равно она такая же красивая, как и раньше.
Сьюзен работает, правда, неполный рабочий день. Ненавидит отца. Ненавидит себя — за то, что молча все терпит. Ей очень жаль, что так получилось.
— Но я люблю Мелинду, — говорит она. — Она такая милая, такая красивая, хотя вокруг сплошные уроды. — Сьюзен сидит рядом с дочкой и встречается со мной взглядом в зеркале заднего вида. — Понимаешь, я, собственно, ради нее и живу.
Я завожу машину, и мы трогаемся с места.
В салоне слышен лишь шум мотора; Мелинда Бойд спит. Потом малышка просыпается и начинает играть, болтать, размахивать ручками — все сразу.
— Эд, ты меня, наверное, ненавидишь? — спрашивает Сьюзен уже на подъезде к городу.
Любопытно, Одри задала мне тот же вопрос.
Я смотрю в зеркало заднего вида и говорю:
— С чего бы это?
— Ну, за то, что я так поступила с Марвом.
На ум приходит ответ, краткий и быстрый. Наверное, потому что подсознательно я ждал этого вопроса. И я просто говорю:
— Вы были еще детьми. И ты, и Марв. А твой отец — ну, сама понимаешь. На самом деле, — добавляю я, — мне даже его где-то жаль. Ему ведь тоже нелегко.
— Да. Но все равно. Нельзя было так поступать с Марвом. Это непростительно.
— Но ты же сидишь в такси и едешь со мной? — Я снова гляжу на нее в зеркало.
Подумав, Сьюзен Бойд понимающе смотрит на меня.
— Знаешь, — говорит она и качает головой, — с моим отцом еще никто так не разговаривал.
— И так, как Марв, к нему не приходил.
Она согласно кивает.
Я говорю, что могу отвезти их к Марву на работу. Но она просит остановиться у ближайшей детской площадки.
— Хорошая идея, — одобрительно киваю я.
Они с дочкой остаются ждать.
Я стою и дожидаюсь, когда Марв перестанет стучать молотком. Он высоко, во рту несколько гвоздей. Наконец я улучаю момент и кричу:
— Марв, спустись вниз, пожалуйста.
По моим глазам он видит, что дело серьезное. Поэтому выплевывает гвозди, снимает пояс с инструментами и спускается. В машине он нервничает — пожалуй, даже больше, чем в тот вечер.
Мы доезжаем до детской площадки и выходим, оба.
— Вон они. Тебя ждут, — говорю я.
Но, похоже, Марв меня не слышит. Я присаживаюсь на капот, а Марв нерешительно идет вперед.
Трава здесь сухая, желтая и нестриженая. Площадка старая и неухоженная. Хотя все равно хорошая: с большой железной горкой, качелями на цепях и парными качелями на бревне, с деревянными занозистыми сиденьями. Никакого пластикового дерьма, упаси бог.
Легкий ветерок ерошит траву.
Марв оборачивается ко мне, в глазах шевелится страх. Он медленно идет к Сьюзен. Та стоит рядом с качелями. А на качелях сидит Мелинда.
Марв вдруг кажется таким здоровенным.
Широкий шаг, большие руки — и большое горе.
Я ничего не слышу, но вижу, как они разговаривают. Огромная рука Марва пожимает лапку дочки. Я также вижу, как Марву хочется обнять, потискать, подкинуть ее. Но он сдерживается.
Мелинда забирается обратно на качели, и, получив от Сьюзен разрешение, Марв осторожно начинает ее раскачивать.
Через несколько минут Сьюзен потихоньку отходит и становится рядом со мной.
— Они, похоже, хорошо ладят, — мягко говорит она.
— Да, — улыбаюсь я, гордый за друга.
До нас долетает пронзительный голосок Мелинды:
— Выше, Марвин Харрис! Выше!
Он раскачивает качели все сильнее. Толкает дочку в спину обеими руками, и она подлетает в небо и хохочет — детским, чистым смехом.
Когда ей надоедает, Марв останавливает качели. Девочка слезает, берет его за руку и ведет к нам. Даже оттуда, где я стою, видно: у Марва на глазах слезы. Прозрачные как хрусталь.
Улыбка Марва, и огромные хрустальные слезы на его лице. Сказать по правде, ничего более прекрасного я в жизни не видел.
