Женщина в ночной рубашке стоит перед мужчиной. Тот срывает с нее легкую ткань.
— А я думал, ты меня жде-е-е-ешь… — бормочет он, сжимая ее плечи.
Страх держит меня за горло. Я вижу, как мужчина бросает женщину на кровать, расстегивает ремень и брюки.
Наваливается на нее.
Входит.
И занимается с ней сексом — так, что кровать ревет от боли. Матрас скрипит и поскуливает, и только я слышу все это. Боже, как громко…
«Неужели никто не слышит?» — спрашиваю я себя.
Спрашиваю и спрашиваю, много раз.
«Не слышит, потому что всем наплевать», — отвечаю я себе в конце концов. И понимаю, что прав. Я избран.
«Но для чего?» — спрашиваю себя.
Ответ прост: «Чтобы помочь».
На пороге дома появляется маленькая девочка.
Она плачет.
Я смотрю на нее.
В спальне горит свет, никаких звуков уже не слышно.
Проходит несколько минут. Затем все начинается сначала. Боже, сколько же раз за ночь он способен сделать это, рекордсмен, не иначе. Матрас скрипит и скрипит, а девочка на пороге плачет.
Ей лет восемь.
Когда все наконец заканчивается, девочка встает и уходит в дом. Я очень надеюсь, что такое случается не каждую ночь.
«Это физически просто невозможно», — говорю я себе.
На порог выходит женщина и садится на место дочки.
На ней снова ночная рубашка. Ткань порвана, руки обхватили голову так, будто она не держится. В лунном свете четко вырисовывается одна грудь. Я хорошо вижу сосок, он уныло смотрит вниз, ему больно. В какой-то момент женщина вытягивает ладони ковшиком. Словно держит в них сердце. Сквозь пальцы капает кровь.
Я вскочил на ноги и лишь чудом удержался, чтобы не подойти.
«Ты знаешь, что делать».
Это прошептал голос в моей голове. Он же и остановил. Потому что я должен действовать иначе. Я здесь не для того, чтобы утешить эту женщину. До второго пришествия могу ее успокаивать, но это ничего не изменит. И не прекратит того, что творит здесь этот тип по ночам.
Им я должен заняться.
С ним встать лицом к лицу.
А женщина все плачет и плачет. Я очень хочу подойти. Но не могу. Я хочу спасти ее, обнять, защитить. Если бы я мог…
«Как люди могут так жить? — вопрошаю я. — Как они выживают, когда с ними поступают вот так?»
А может, я здесь именно поэтому?
Потому что они больше так не могут?
6
На пределе
За рулем я думаю: «Интересно, со вторым адресом — такой же мрак? По первому было изнасилование, что будет по второму? Еще страшнее?» Ко всему прочему насильник, с которым я должен разобраться, больше меня раза в три или четыре. Помесь атлета с машиной, я таких в жизни не видел…
Об увиденном ночью никому не рассказываю. Ни друзьям, ни властям. Нужно что-то другое, на что даже полиция не способна. К сожалению, сделать это должен именно я.
Одри пытается меня расспрашивать за обедом. Но я отвечаю: «Меньше знаешь, крепче спишь».
Тогда она смотрит так, как я больше всего люблю, — взволнованно.
— Ты, пожалуйста, будь поосторожней, — говорит она.
Я киваю, и мы снова идем к машинам.
Весь день я только об этом и думаю. И даже боюсь представить, что меня ждет по двум другим адресам. Хотя внутренний голос нашептывает, что хуже ничего быть не может.
На Эдгар-стрит я хожу каждую ночь, убывающая луна плывет в небе. Иногда ничего не происходит. Он приходит домой и не насилует женщину. В такие ночи тишина на улице разбухает от ожидания чего-то страшного. Я жду в скользком мраке.
Однажды вечером, в супермаркете, случается нечто неприятное. Я иду вдоль полок, в секции собачьей еды, а мимо катит тележку молодая женщина. В тележке сидит маленькая девочка.
— Анжелина, — говорит женщина, — не трогай ничего.
Мягкий голос невозможно не узнать. Именно он зовет на помощь в ночи, когда пьяный похотливый мужик валит на кровать женщину и насилует ее в свое удовольствие. Это голос той, которая тихо плачет на крыльце в молчащей, отвернувшейся от нее темноте.
На какую-то долю секунды наши с девочкой взгляды пересекаются.
У нее светлые волосы и зеленые глаза. И вообще она очень красивая. Вся в мать, только у женщины лицо измученное.
Некоторое время я иду за ними. Женщина тянется к полке с готовыми супами. И я вижу — все, она на пределе. Стоит внаклонку, пытается не упасть на колени и не разрыдаться. Но ей нельзя рыдать и падать на колени: ребенок смотрит.
Женщина распрямляется, и я подхожу поближе.
В общем, я подхожу, мы смотрим друг на друга.
— С вами все в порядке? — спрашиваю я.
— Да-да, все в порядке, — кивает она, отделываясь вежливой ложью.
Мне нужно с этим как-то разобраться. И быстро.
7
Харрисон-авеню
Дочитав до этого места, вы, пожалуй, угадаете, как я решил разрулить ситуацию на Эдгар-стрит. По крайней мере, это легко тем, кто похож на меня.
Трусливым.
Мягкотелым.
Слабосильным.
Естественно, в своей неизреченной мудрости я избрал путь пассивного ожидания. Мало ли, вдруг само собой рассосется.
Конечно, я понимаю, насколько жалок. Мое решение — чистейший образчик беспомощности и трусости. Но я элементарно не готов заниматься проблемой Эдгар-стрит. Мне нужно набраться опыта. Справиться, победить в другом деле. А потом уже приниматься за укрощение насильника с телосложением Тайсона.
Я вынимаю карту из ящика комода и смотрю на нее. Мы со Швейцаром пьем кофе. Вчера вечером я ему налил «Нескафе» хорошей марки — «Бленд 43» — и он был в полном восторге.
Поначалу не хотел даже притрагиваться к жидкости в миске.
Посмотрел на меня. Потом в миску.
Снова на меня. Опять в миску.
Бедная псина переглядывалась с кофе минут пять, пока до меня не дошло: Швейцар видел, что я положил себе в кружку сахар. И ждет того же. Согласитесь, пять минут, чтобы осознать очевидное, — не так уж долго. На кружке, кстати, написано: «Неправда, что мы, таксисты, самые главные уроды на дорогах. Есть уроды и поглавнее нас». Понимаете? Короче, Швейцар с хлюпаньем заглотил первую порцию сладкого кофе, а потом сопел и лакал, пока не выхлебал целую миску. А когда управился, поднял морду и посмотрел на меня, требуя добавки.
