– Когда здесь бывает вино? От этого кислого пива у меня бурчит в животе.
Ричард под столом сжимает ее колено:
– Говори тише, любовь моя.
В его голосе слышно что угодно, только не любовь. Санча остро ощущает его руку у себя на ноге. После смерти Флории он практически не прикасался к ней. Она накрывает его руку своей, и он убирает ее. По одному шагу, напоминает она себе. По крайней мере, Ричард прервал свое молчание по отношению к ней. Когда он с ней не разговаривал, Санча чувствовала, как блекнет с каждым днем, постепенно становясь невидимой. И скоро ощутит себя той, которая умерла. Но теперь он снова вернулся к ней. Теперь она нужна ему.
Получение короны – лишь первый шаг к правлению Германией. Дальше, сказал ей Ричард, нужно завоевать сердца германского народа.
– Я видел, как ты умеешь блистать, как умеешь ослеплять своим светом.
Он сказал ей это первый раз после Рождества в Париже, где, разогретая вином и вниманием вельмож, она сама удивлялась своему блеску. Она будет блистать еще ярче сегодня вечером, если немцы дадут ей вина. То, что они налили ей, – такая дрянь, что сами немцы выпивают это залпом, несомненно, чтобы не чувствовать отвратительного вкуса. Она следует примеру окружающих и вливает содержимое кубка себе в горло. По крайней мере, по телу разливается знакомое сладкое тепло. Вокруг сидят мужчины и женщины в ярко расшитых одеждах, разговаривая на своем грубом гортанном языке и не придавая значения тому, что, хотя Ричард и говорит по-английски и может кое-как уловить смысл, Санча не понимает ни слова.
– Ричард, что они говорят? – шепчет она. – Как я могу блистать для тебя, когда ничего не понимаю?
– Улыбайся, дорогая, – отвечает он. – Постарайся выглядеть так, будто тебе весело.
За то, что он говорит с ней, как с ребенком, ей хочется пнуть его под столом. Но ему самому, наверное, все это так же надоело, как и ей. Неделя началась с поездки по морю в Голландию, откуда протонотарий Вильгельма Голландского, некто по имени Арнольд, сопроводил их по Рейну в Аахен. Городок показался Санче милым и свое-образным, его домики напоминали пряники, и Аахенский собор со своими расписными арками, замысловатыми витражами и потолками с изображениями величественных соколов и библейских персонажей в ниспадающих одеждах оказался красивее, чем большинство церквей в Англии. Может быть, народ Германии не так уж груб и свиреп, как ей говорили.
– Они пускают ветры прямо за столом, – сказала ей графиня Брабантская. – У них волосы растут, как трава, неудержимо, по всему телу – и у женщин тоже.
Слуги ставят большие блюда с горами еды и наполняют кубки, и вскоре у всех румянятся щеки и зажигаются улыбки, в том числе и у Санчи, которая поглощает мясо с кислой капустой и картошкой, как будто это куропатка под изысканным соусом и сладкие персики Прованса. Вкус еды хорошо сочетается с пивом, которое уже не кажется отвратительным.
Бароны встают и начинают произносить тосты, которые для Санчиных ушей звучат, как прокашливание и полоскание горла. С каждым славословием улыбка Ричарда делается все шире.
– Чем больше денег я здесь трачу, тем крепче они меня любят, – бормочет он.
«А почему бы им не любить?» – хочется спросить ей. Ричард потратил тысячи на обновление замков и городов по всему своему новому королевству. Видит Бог, эта страна нуждается в улучшении. Предпочтения в напитках – не единственный здешний недостаток. Германия холодна – это касается не только погоды, но и людей. И от диких таинственных пейзажей у Санчи мурашки по коже. Могут ли все деньги мира придать теплоты этому жуткому месту? Удивительно, как она, тоскуя в Англии по солнцу, попала в еще больший мрак и холод. Что хотел сказать Господь этими испытаниями? Что она должна понять?
Звучат трубы, толпа суетится. Открываются двери собора. Герольд объявляет о прибытии Оттокара Богемского, который подобно соколу низвергается со ступеней и несется по залу, высокий, как дерево, в коричнево-зеленых одеждах и в окаймленной горностаем мантии цвета сливы, его окладистая борода покрывает лицо льняными кудрями. Люди покачиваются, когда он проносится мимо. Это такой могущественный человек, что его голос решил наконец, кто же станет королем Германии. Это человек, по воле которого корона была предложена Альфонсо Кастильскому, потом предложение отменено, и она водружена на голову Ричарда. Кто-то мог бы назвать это неуверенностью, если бы Оттокар не производил на всех впечатление человека, который точно знает, что ему нужно. Когда он смотрит на Санчу своими бледными глазами, не вызывает сомнений, чего он хочет.
– Могу я предложить танец? – говорит он.
И как по сигналу начинает звучать музыка. Санча допивает пиво, Оттокар предлагает руку. Рядом с ним она чувствует себя миниатюрной – такой он большой и высокий. Он ведет ее в круг танцующих. Она следует за ним, смеясь, так как не знает этих па, а музыка быстрая. Она кружится с ним быстрее и быстрее, до головокружения, закрыв глаза. Ей следовало бы догадаться, что немецкие танцы будут дерзкими и грубыми – а музыка шумной и нестройной, как все здесь, в ее новом королевстве. Помедленнее, хочется ей сказать, но он не слышит, а рядом все кружатся, смеются, и кричат, и смотрят на нее, счастливые поделиться своей музыкой и своей жизнью с ней, своей новой королевой.
Потом Оттокар отпускает ее и присоединяется к образовавшемуся вокруг них кругу. Она тоже, как и он, отступает назад, глядя по сторонам в поисках протянутых рук, но чью руку должна она взять? Покраснев, поскольку все смотрят на нее и ждут, что она присоединится к танцу, она неуверенно шагает к Оттокару, чья ладонь касается ее груди, отчего она удивленно вскрикивает и отшатывается. Когда она падает на пол, зал кружится, и люди смотрят сверху на нее, а она разевает рот прямо в сердитое лицо Ричарда, на голове у которого корона, а на руке повисла хохочущая молодка с румяными щеками и блеклыми, как немецкое солнце, волосами.
Элеонора
Парламент взбесился
Оксфорд, 1258 год
Возраст – 35 лет
Она старается не смотреть, как дядя Томас ковыряет в деревянной тарелке некогда певчих птиц, которые, правда, костлявы, но для голодной королевы выглядят весьма аппетитно.
– Я конченый человек, Элеонора, – говорит он, разминая холодную картошку в загустевшем коричневом соусе. – Мои тюремщики жестоко пытали меня. Сколько в людях зверства! И у меня осталось мало желания править ими.
– Как и аппетита.
Она думает, что слуги сделают с этими объедками. Раньше отдали бы на псарню, но нынче собакам так не везет. В последнее время им достаются только кости, а тарелки хозяев слуги вылизывают сами.
– Я не пробовала мяса две недели.
Она слышит в своем голосе упрек, но ничего не может поделать.
– К голоду привыкаешь. – Он передает ей тарелку, и она набрасывается на объедки, как бедная несчастная псина. – Этот голод оказался тяжел для тебя, – говорит дядя, когда она заканчивает.
