Генрих хлопает глазами, явно не помня своего «требования» к мальчику-королю во время свадьбы. Во всяком случае, это была не его идея. На ней настояли бароны Шотландской Марки
[59]
, желая расширить свои владения.
Страж ведет Элеонору вверх по узкой винтовой лестнице в башню замка. Маргарита, все еще в постели, щиплет себя за щеки, чтобы придать цвет, а служанки расчесывают ее длинные спутанные волосы. У Элеоноры сжимается сердце. Ее прекрасная дочь выглядит как скелет, ее щеки впали, под глазами темные пятна, руки как хворостинки. Элеонора вскрикивает, и Маргарита роняет зеркало. Они обнимаются. Девочка легка, как птичка, будто ее кости полые. Елеонора обнимает ее осторожно, боясь сломать, но Маргарита со всей силы прижимает мать к себе.
– Возьми меня с собой, – шепчет она. – Не оставляй меня здесь умереть.
– Вели своим фрейлинам выйти, – шепчет Элеонора.
Маргарита удивленно смотрит на нее, словно такое никогда не приходило ей в голову. Когда она срывающимся голосом объявляет, что хочет остаться наедине с матерью, никто не двигается. Все стоят на месте, растерянно глядя друг на друга. Явно им велено следить.
Элеонора указывает на дверь:
– Неповиновение вашей королеве равнозначно измене.
Когда они остаются одни, Элеонора садится на кровать и снова заключает Маргариту в объятия.
– Мама, – говорит та и разражается слезами. – Я знала, что ты придешь.
* * *
Лорд Роджер де Клиффорд кричит, его меховая шляпа падает (это хорошо, думает Элеонора, потому что в ней он напоминает крота), слюнявые губы блестят, лицо, как и ожидалось, покраснело. В последнее время на заседаниях баронов крик стал de rigueur
[60]
. Даже Симон де Монфор поддался этому и, хотя не багровеет, но сверкающими глазами смотрит куда-то за стены, как будто обозревает далекий горизонт.
– Я вижу кровь – английскую кровь, вытекающую вместе с жизнью, – кричит Роджер де Клиффорд. – Гасконь. Пуату. А теперь Сицилия! Почему мы должны платить сто тысяч фунтов за войну, которую папа ведет против Манфреда Гогенштауфена? Если дяди королевы хотят видеть на троне Regno
[61]
савояра, то пусть сами и платят за это. А мы больше не можем! Эти иностранные авантюры высосали из нас все до капли.
Элеонора закатывает глаза, но бароны слушают как зачарованные. Молодой граф Глостер искоса посматривает на нее.
– Да, до капли, – говорит он графу Честеру на ухо, но она слышит. – Высосали иностранцы. – Он поднимает голову, чтобы присоединиться к крикам: – Иностранцы высосали все до капли!
– Ради всего святого, – бормочет она и идет к Генриху, которому Ричард говорит:
– Конечно же, ты не ожидаешь, что я тебе одолжу денег. Ведь сам ограбил меня, отобрав налоги с восемнадцати богатых евреев.
– Они обвинялись в гнусном преступлении. Распять бедное дитя! И они отказывались от христианского суда.
– А теперь они мертвы, и их имущество досталось тебе.
– Но по твоему требованию я отпустил остальных. В том числе твоего личного еврея.
– Не собираюсь давать тебе денег на Сицилию. Я уже выложил тысячу фунтов на выкуп Томаса Савойского.
Правление дяди Томаса было непопулярно среди его туринских подданных, они посадили его в темницу и теперь требуют непомерный выкуп.
– Мой дядя все выплатит, – говорит Элеонора.
Томас обещал заплатить очередной папский взнос – с каждым новым папой приходят новые требования – для нападения на Манфреда, сына Фридриха II. Манфред провозгласил себя королем Сицилии.
– Пока не заплатим папе Иннокентию, мы не можем требовать сицилийский трон для Эдмунда.
– Если бы я собирался завоевать Сицилию, то чтобы взять ее себе, – отвечает Ричард.
– Теперь ты захотел стать королем Сицилии? – спрашивает Элеонора. – После того, как сам отка-зался?
– Моя госпожа. – Перед ней приседает в реверансе ее племянница Агнесса де Салуццо.
Санча наконец пришла в себя, говорит она. Элеонора спешит к двери, за ней, подняв юбки, ее фрейлины.
Санча лежит на кровати в спальне и тупо смотрит в потолок распухшими от ночных слез глазами:
– Я не убивала ее.
– Я знаю, дорогая. – Элеонора садится на кровать и берет сестру за дрожащую руку.
– Ты должна мне верить.
– Конечно, верю.
– А Ричард нет.
– Ричард верит лишь тому, что ему выгодно.
– Он уговорил Генриха освободить этого убийцу – Авраама, а теперь привез его в Беркхамстед снова жить у нас. – Она сжимает Элеонорину руку. – Теперь Авраам убьет меня.
– Милая Санча! Зачем кому-то убивать тебя?
– Он убил ее, чтобы спасти свою честь. А меня убьет, чтобы я молчала.
Когда у сестры появилось такое богатое воображение? В детстве это Элеонора и Маргарита писали канцоны и пели их, изображая трубадуров, или сочиняли сказки про Ланселота и короля Артура и играли роли, а Санча сидела в углу и рисовала, замкнутая в своем собственном, предположительно тупом и скучном, мире.
– Вероисповедание Авраама отвратительнее, чем все, что ты можешь вообразить.
Согласно придуманному Ричардом документу еврей задушил жену за то, что та вытирала картину «Мадонна с младенцем», которую Авраам повесил около нужника в качестве надругательства.
– Ричард не знает, что я видела, как он прелюбодействовал с Флорией, – говорит Санча, сжимая Элеоноре руку. – Он ненавидит скандалы! Он бы и мне желал смерти. Как своей первой жене.
– Изабелле Маршал? Она умерла в родах.
– После встречи с его любовницей. Жанна де Валенс никому не позволит встать у нее на пути.
Элеонора призывает все свое терпение.
– Никто не умрет. Если твой еврей убил свою жену, то это было в порыве страсти.
– «Если»? Ты тоже мне не веришь.
Элеонора встает.
– Чему я не могу поверить, так это твоим истерикам. И меня это очень тревожит. Ты должна взять себя в руки и пресечь эти дикие обвинения. Иначе сама подвергнешься ритуалу изгнания бесов, а то и хуже. – В Париже один ученый предлагал сверлить дыру в черепе одержимого, чтобы выпустить злых духов.
– Почему ты такая злая? – снова начинает плакать Санча.
Элеонора воздерживается от жалоб: сохранить Сицилию для Эдмунда – заплатить папе – Элеонора и Генрих должны попросить у Маргариты и Людовика денег в долг. Бароны не смягчатся, пока их возглавляет Симон. А тот начинает размахивать «Хартией вольностей», возмутительным набором ограничений на ее и Генриха способность править. Этот документ составили люди, которых заботит лишь собственное богатство. Она и Генрих, конечно, откажутся подписать эту хартию, как бы Симон ни угрожал «последствиями». И еще одна печаль, вырисовывающаяся даже по ночам, – болезнь дочери Катерины. Сначала бедняжка родилась глухой, а теперь начала слепнуть. Нервозность Санчи кажется чрезмерной, тем более что Ричард уже все ей объяснил.
