– О какой королеве он говорил? Разве не вы королева Франции?
– Только так называюсь.
– Вы не правите?
– Король Людовик ставит выше свою мать. Я не обладаю реальным могуществом.
Султанша прищуривает глаза:
– Ошибаетесь. Я вижу настоящее могущество.
Маргарита смеется:
– Скажите это моему мужу. Он видит только слабость – когда вообще на меня смотрит.
– Он дурак, – говорит Беатриса. – Слепой дурак.
– Важно не то, что видит король Франции или кто-либо еще, – изрекает султанша. – Истинное могущество зиждется не на ощущениях других.
– Вы хотели сказать: оно исходит от Бога.
– Нет, – качает головой Шаджар ад-Дурр.
Вслед за ней они спускаются по лестнице.
– Ваш муж в этой комнате, – говорит египетская царица Беатрисе.
Стражник отпирает одну из дверей, за которой оказывается тускло освещенная каморка без окон. Когда глаза привыкают к полумраку, они видят лежащих на полу людей. В нос бьет запах нечистот.
– Они заболели, – объясняет султанша. – Пили плохую воду.
– Слава Иисусу! – говорит Карл, с трудом вставая на ноги.
Беатриса смотрит, как он с широкой улыбкой шагает к ней, хотя щеки заросли жесткой щетиной, а его изможденное лицо – это лицо старика. Стражник обнажает меч, чтобы остановить пленника, пока он не приблизился к ней, но султанша резко произносит что-то – и вот руки Карла обнимают Беатрису, а она прижимает его к себе.
– Что тебя так задержало? – спрашивает он. – Я едва не покинул вас, вместе с другим пленником. – Карл отступает, чтобы посмотреть на жену в сарацинских шароварах и тюрбане, его глаза бегают. – А для тебя не существует другого мужчины.
– Ты верно сказал, любовь моя.
Он наклоняет голову, чтобы поцеловать ее, но изо рта его идет такой смрад, что она отворачивается, вызвав его смех.
– Слава богу, вы пришли меня спасти, – шепчет он. – Людовик свихнулся, и всех нас ждет та же участь, если придется долго слушать его.
Маргарита рядом с ними затаила дыхание, потом произносит:
– Жан!
Мессир Жан де Жуанвиль выглядит еще хуже, чем Карл. Он нетвердо выступает вперед и умудряется отвесить поклон.
– Моя госпожа, вы видение, о котором я молился.
При виде его Маргарита бледнеет – так висят на нем грязные отрепья; он настолько изможден, что лицо напоминает череп, – но ее глаза смотрят на него с любовью. Опасаясь, что Карл заметит это, Беатриса, задержав дыхание, целует мужа в губы.
– Сестра договорилась с египетской царицей, – говорит она Карлу. Возможно, теперь он будет более расположен к Маргарите и не станет противиться передаче ей Тараскона. – Сегодня мы возвращаемся в Дамьетту за деньгами на ваш выкуп.
– Поторопитесь, – шепчет он. – Все вокруг отчаялись, как бы и я не стал таким.
* * *
Две недели спустя Беатриса и Маргарита садятся в лодку, которая доставит их всех в Палестину. Весь флот будет эскортировать их – кроме потерявшихся в прошлом году, прибыли корабли, вызванные из Акры. Здесь Карл, Людовик и Альфонс, а также мессир Жуанвиль, граф Бретани Пьер и выжившие бароны из мансурской тюрьмы. Людовик снова мучается кишечником, и два матроса помогают ему пересесть из египетской лодки в его собственную.
На корабле тягостные настроения, как при подготовке к похоронам, – все совсем не так празднично, как на душе у Беатрисы и Карла, которые рады, что вот-вот уберутся из Египта. Карл берет ребенка на руки, и малышка размахивает кулачками.
– Боец, – улыбается он, – как ее отец.
В Беатрисе словно что-то оттаивает, когда она смотрит на них. Конечно, так начиналась любовь между ней и папой. Много раз она слышала, как он всюду носил ее с собой, перекинув через плечо, как мешок зерна: в большой зал выслушивать петиции, наверх по лестнице к себе в покои спать, на охоту – невзирая на ахи и охи Маделины, уверенной, что он ее уронит, и на товарищей по охоте, посмеивающихся, что возится с ребенком.
– Тебя что-то забавляет? – спрашивает Карл.
– Я подумала, что фортуна улыбнулась нашей дочурке, дав ей такого любящего папу.
Он смотрит на нее лазурными от любви глазами и свободной рукой прижимает, чтобы поцеловать. Фортуна улыбнулась и маме, думает она, но не успевает сказать этого, потому что он передает девочку няне, и его руки уже свободны, а ее рот уже нет, и она забывает обо всем, кроме Карла.
Потом, когда они лежат в постели, переплетя ноги и обхватив друг друга руками, он рассказывает ей о битвах и об ошибках, ставших причиной поражения.
– Людовик всегда следовал советам брата. Роберт храбрый боец и ловко орудует мечом. Но одного мужества мало, чтобы стать стратегом.
– Как теперь, несомненно, понял Людовик.
– Кто знает, что он понял? Он ничего не говорит о Роберте, только хвалит его за доброту – как будто, чтобы победить турок, нужна доброта. И неумолчно стонет, что подвел Господа, как будто крестовые походы как-то касаются Господа.
Беатрисе вспоминается оценка султанши: «Вы здесь потому, что позарились на наши богатства».
– Конечно, он уже планирует возвращение сюда.
Беатриса смеется:
– Мало ему досталось в Утремере? Чего Людовику не хватило? Наверное, воды.
– Вот ты смеешься, а ничего не знаешь. Он не хочет уходить отсюда.
– Теперь ты сходишь с ума.
– Он говорит, что хочет выполнить свою миссию.
– Взять Иерусалим? Но его скоро займут турки.
Едва закончив фразу, она тут же поняла, что это правда. Дни Шаджар ад-Дурр на египетском троне сочтены. Беатрису передергивает при мысли об этой красивой длинной шее.
* * *
Голос Беатрисы как у лягушки – сотрясение воздуха без мелодии, вот почему другие редко слышали ее пение. Но сегодня она поет, пока Амелия одевает ее для поездки домой, – а по пути будет остановка на Кипре, чтобы забрать ее малыша, которого Беатриса оставила год назад, когда он присосался к груди кормилицы.
Они едут домой, и как раз вовремя, чтобы избежать еще одного палящего лета в этом богом забытом месте.
Когда в воздухе пахнет весенней травой,
Когда птицы поют где-то над головой,
Снова чувствую прежнее счастье.
Почему кому-то хочется сражаться в этой голой пыльной пустыне – выше ее понимания. Иисус бы предпочел Прованс.
Целуя толстые щечки Бланки – малышка спит с безмятежностью, незнакомой ее тезке, – она танцует в прохладном домике из необожженного кирпича с высокими узкими окнами, пока не входит Маргарита с лицом, как зима, и не охлаждает ее пыл. Или, по крайней мере, пытается.
