– Жемчуга в волосах не многовато? Надеюсь, Эдуард не заплачет во время церемонии – он в последнее время такой беспокойный. Марго, где мои туфли? Нет, эти золотые, а я хочу белые. Поможешь мне с застежкой? У меня руки трясутся.
– Дыши, – советует Маргарита тоном мамы.
Маму сегодня привезет дядя Томас, а папа снова заболел, его сердце колотится, как набат при нападениях Тулуза, который возобновил их с удвоенной силой. Маргарита, как ни старалась, не смогла его остановить. Пока не родит королю наследника, у нее нет власти во Франции. Элеонора ничего не может с собой поделать – она трепещет от торжества при виде вытянувшегося от зависти, как у гончей, лица сестры.
– Боишься, что опять явится граф Понтьё со своими претензиями? Теперь он тебе не опасен.
Так почему же ее одолевает дрожь по пути в собор, будто там их поджидает дьявол? Рядом с ней свита – Маргарита, Элеанора де Монфор, Маргарет Бисет и графиня Мод Мортимерская – и эскорт рыцарей, чтобы защитить (или хотя бы попытаться) от напора вилланов и горожан, которые так и норовят разорвать ее на куски. Чья-то женская рука дергает ее за юбку, пытаясь отодрать жемчуг. Другие хватают за волосы и сбивают набекрень корону.
– Рыцари! Вы заснули? – визжит леди Мод, отгоняя обидчиков кулачком.
На самом деле рыцарей слишком мало, чтобы усмирить этих людей. Элеонора еле дышит, а толпа все напирает, пока королева, оставив попытки сохранить достоинство, не убегает, подняв юбки. Боже мой! И это те самые лондонцы, которые всего год назад кричали, требуя головы ее и Генриха за то, что они выдали королевскую сестру замуж за француза? Как непостоянна любовь англичан! В дверях собора епископ Винчестерский ждет, чтобы благословить ее, его улыбка спокойна, словно на ступенях лишь они вдвоем. Он протягивает ей свечу и расстилает пурпурный бархат у ее ног, чтобы она преклонила колени, а потом окропляет ее святой водой и произносит:
– Помните, младенцы суть наследие Божие, и плод лона – Его награда.
Она получила благословение – тут ей не нужно даже слов никакого епископа. Она и так каждый день возносит благодарения за Генриха. Он полностью покорил ее сердце своей добротой и ясным умом – и любовью к ней. Когда первый раз у нее случился выкидыш, он утешал ее, говоря, что у Бога припасена другая душа, еще лучше, ждущая рождения для трона. А также: если она не сможет зачать другого, он все равно не бросит ее.
– Я никогда не оставлю тебя, моя милая, – говорил он, и его слова вспоминаются ей сейчас, когда она вступила в то великолепие, которое он приготовил для ее чествования.
Собор мерцает, как сказочное царство, освещенный столькими свечами, что похоже, будто ночное небо опрокинулось и стряхнуло сюда все звезды. Белый шелк покрывает свод и стены, волшебно светясь огоньками. Хор монахов поет навязчивую мелодию, молодые послушники звонят в колокола. Ладан из Утремера источает свой недешевый дух пряностей и сосны. Женщины сопровождают Элеонору через запруженный народом собор к накрытому материей столу для пожертвований при входе, по мере их движения знать падает на колени. Маргарита жертвует золотую миниатюру Мадонны, остальные заполняют стол такими же изысканными дарами: здесь иллюстрированный Псалтырь, полученный из Нортумбрийского монастыря, детская погремушка, инкрустированная драгоценными камнями, корзина со спелыми фруктами, распространяющая, как бриз, аромат мандаринов. На местах для привилегированной публики они ожидают торжественной мессы. В другом конце залы Генрих с насупленными бровями и бегающими на скулах желваками слушает дядю Томаса. Лицо короля багровеет. Глаз с отвисшим веком дергается. Что такого мог сказать дядя, чтобы так рассердить Генриха? Возможно, король решил, что Фландрия вступит в союз с Францией, а не с Англией. Генрих домогается графства Томаса как отправной точки для вторжения в Нормандию – чего, конечно, никогда не случится, пока бароны не согласятся выделить денег.
После мессы женщины идут через лужайку обратно во дворец, где ожидается пир.
– Король кажется странно недовольным для человека, который только что назначил наследника на свой трон, – замечает леди Мод, изогнув бровь на Элеанору де Монфор, как будто это она тому причиной.
Та забыла о всякой осторожности. Она высматривает в толпе Симона, он должен вот-вот прибыть из Рима – ездил просить папу Григория освободить ее от обета целомудрия и узаконить их брак. Согласился ли папа – никто не знает, так как Симон не посылал вперед себя гонцов.
– Чтобы склонить папу к согласию, нужны деньги, – говорит Элеанора де Монфор. Ее смех звучит невесело. – У нас их не будет, пока Генрих не выдаст мне мое приданое. – Которого, как известно королеве Элеоноре, она ждет уже почти два года, но, стараниями непримиримых баронов, сундуки Генриха так же пусты, как и у Симона.
Менестрели поют «Деву Марию» святого Годрика, а слуги только что внесли Элеонорино любимое блюдо – семгу и фруктовый пирог, – и вот герольд объявляет о прибытии Симона де Монфора. Элеонора чуть не вскакивает со скамьи, но чувствует на себе взгляд Маргариты и скоренько усаживается снова. Она не может отвести от Симона глаз, а он заключает в объятия жену; после шестимесячного отсутствия кажется еще красивее. Элеонора почти забыла крапчатую, как яйцо малиновки, голубизну его глаз, но его улыбка преследовала ее во сне. Целуя волосы жены, он ловит взгляд королевы, подстегивает ее неровное сердцебиение.
Элеанора ведет прибывшего мужа к королевскому столу, где он почтительно преклоняет колени перед королем с королевой. Губы Элеоноры складываются в любезную улыбку, которая, однако, гаснет при виде нахмуренных бровей короля, а его лицо, кажется, вот-вот воспламенится.
– Я привез добрую весть из Рима, – говорит Монфор. – Папа освободил мою жену, и вашу сестру, от обета целомудрия.
Из-за столов вокруг доносятся радостные крики, Элеанора Монфор тоже выражает свою радость. С сияющим лицом она снова обнимает мужа. Но Генрих багровеет еще пуще и рычит:
– За какую цену?
Все затихает. Симон прокашливается:
– Простите меня, Ваша Милость, я не понимаю вопроса. Наш сын и ваш племянник теперь законный…
– За какую цену? – повторяет Генрих еще громче.
– Я… Я заплатил, сколько было необходимо, чтобы обеспечить будущее вашей сестры…
– Ее будущее? Как жены обнищавшего чужеземца?
Вихрь вопросов кружится и вертится в голове Элеоноры, и главный из них – почему Генрих так разъярен? И следом за ним второй: зачем ссориться с Симоном здесь и сейчас? Это же ее день! И с каких это пор Генрих употребляет слово «чужеземец» по отношению к Симону? Он говорит, как его бароны, которые этим словом называют Элеонору – когда хотят уколоть. Как будто все английское – лучшее на земле, несмотря на здешнюю мерзкую погоду, скверную еду, нездоровый цвет лиц и грубый испорченный язык.
Симон разевает рот от оскорбления, но его жена не теряет мужества:
– Генрих, мы здесь собрались в честь твоей королевы и твоего новорожденного сына. Почему бы нам не обсудить эти дела завтра?
