Первые упоминания о рыбалке с использованием русалок относятся ко временам доисторическим. В середине девятнадцатого века экспедиция Императорского общества любителей древностей обнаружила на стенах неолитической пещеры под Саратовом петроглифические изображения сцен охоты на крупных осетровых рыб с использованием русалок. Мужчины стоят в лодках и целятся копьями в то место, где три русалки нарезают круги вокруг огромного осетра.
Эта же экспедиция в мужских захоронениях муромы, мерян и мордвы, живших в середине первого тысячелетия нашей эры в нижнем течении Оки, нашла свистки, вырезанные из позвонков рыб, предназначенные, как было установлено позднейшими исследованиями уже советских ихтиологов и акустиков, для управления русалками в процессе рыбалки.
Справедливости ради надо сказать, что первые письменные источники, в которых содержатся упоминания о речной рыбалке с использованием русалок и морской с использованием сирен, относятся еще к античности. В середине третьего века, в сочинении Гая Юлия Солина с названием «Collecteana rerum memorabilium» были даны краткие описания способов речной и морской рыбалки. Мы здесь не будем касаться морской рыбалки с использованием сирен, поскольку это тема отдельного исследования, скажем лишь, что сирен, в отличие от русалок, практически невозможно одомашнить и промысловое значение такой рыбалки ничтожно. Правду говоря, морская рыбалка, сопровождаемая сладкоголосым пением сирен, проводилась более всего для эстетического удовольствия и развлечения античных римских патрициев и средневековых сеньоров
[83]
. С окончанием средневековья и началом интенсивного мореплавания она прекратилась и теперь существует лишь в качестве туристического аттракциона для очень богатых людей где-нибудь на Багамах или отдаленных островах Микронезии.
Но вернемся к сочинению Солина. Сам он не был свидетелем речной рыбалки с русалками, а лишь цитирует отрывок из работы Плиния Старшего, который, в свою очередь, ссылается на Страбона и его утерянный труд «О нравах и обычаях гипербореев». Если верить Страбону в переложении Солина, то получается, что еще гипербореи, жившие на территории бассейнов рек европейской части России, делили русалок на гончих и борзых. Из этого деления и проистекли два способа русской рыбалки. При первом способе немногочисленные и некрупные, но опытные и злые на рыбу русалки поднимают с глубины огромную белугу
[84]
или выманивают из-под коряги сома, которые в те незапамятные времена вырастали до пяти метров в длину и пяти центнеров веса, и гонят их на рыбаков с копьями. Второй способ предполагает использование молодых, сильных и неутомимых в плавании русалок, способных догнать, схватить и свернуть голову крупному окуню, судаку, щуке или осетру до пуда весом. Именно второй способ описан в десятом томе Лицевого летописного свода Ивана Грозного. К тому времени русалочья рыбалка, в связи с сокращением поголовья русалок, была лишь царской и княжеской привилегией, хоть и занимались одомашниванием русалок государственные или, по особому разрешению, монастырские крестьяне. Самое трудное в содержании русалок – вычесывание водяных блох и других паразитов из длинных и густых русалочьих волос. Кроме того, молодых русалок необходимо обучать азбуке сигнальных свистков рыболова. Слух у русалок хороший, но к тембру человеческого голоса непривычный. Общаются они между собой тонким свистом, вроде дельфинов. Этому тонкому свисту и подражает рыболов при помощи свистка. В запасниках Оружейной палаты хранится «свисток для рыбной ловитвы» царя Алексея Михайловича, богато украшенный тонкой резьбой по кости и оправленный в золото.
Надо сказать, что среди русалок встречались и такие, что были способны понимать до известных пределов, конечно, человеческую речь и голосовые команды. Маркиз де Кюстин в своих записках с тайной целью живописать грубость и дикость русских нравов рассказывает о фаворитке одного из князей Голицыных – понимавшей несколько десятков слов и даже немного говорившей крепостной русалке Агафье
[85]
. Впрочем, ко времени посещения
России де Кюстином, русалок, по крайней мере в европейской части нашей необъятной родины, практически не осталось
[86]
. Признаться, и многопудовые осетры, белуги и сомы стали встречаться куда как реже, чем во времена Ивана Четвертого, а уж по сравнению с временами муромы и мерян их, считай, и вовсе нет. Для лова той рыбы, что осталась, хватало бредней, вершей, неводов и удочек. Даже серебряные водочные стопки, украшенные затейливой резьбой оказались не нужны. Их заменили граненые стаканы и вовсе пластиковые одноразовые стаканчики. Русалки и настоящая русская рыбалка уплывают от нас все дальше и дальше в прошлое. Остались нам на память лишь устные предания, картины художников
[87]
и песни с частушками вроде «Подари мне на память чешуйку с того самого места хвоста»…
Городец
Ворота Городецкого судоремонтного завода охраняет рыжая собака. За кусок копченой колбасы она откроет вам калитку, поведет к стапелям и продаст недорого почти новый, только что из ремонта, буксир, выкрашенный суриком. Да она и без колбасы отдаст, если с ней поговорить по-человечески. Скучно ей сидеть одной у этих ворот. Особенно по выходным. Вы не поверите, но в Городце суда не только ремонтируют, но и строят. Как начали строить баржи и пароходы в середине позапрошлого века – так и не перестают до сегодняшнего дня. К концу девятнадцатого века каждый год в Городце спускали на воду до семидесяти деревянных барж. И какие были баржи! Длиной до сотни метров и шириной до пятнадцати. По заказу нижегородского купца-миллионера Гордея Чернова, прототипа горьковского Фомы Гордеева, в Городце построили баржу вместимостью в миллион пудов. Тогда весь город строил баржи. Даже маленькие дети мастерили из щепок крошечные баржи водоизмещением грамм в пятьдесят или сто и пускали их по ручьям. Клепали и котлы, и пароходные машины и даже отливали из чугуна кружевные навесы, которые и сегодня украшают крылечки старых Городецких домов.
