И стоило все это таких огромных и таких несоветских денег… Кинулись родственнички, кинулся специальный инструктор, присланный из ЦК, а библиотеки-то и нет. Только шкаф стоит пустой с распахнутыми дверцами и какой-то высохший таракан в самом углу шевелит надкрыльями как будто живой, а на самом деле…
Как только эту библиотеку не искали, кого только к поискам не подключали — ни пепла от рукописи «Капитала», ни даже и шкатулочки от пепла не нашли. На втором или на третьем году перестройки объявился в столице какой-то партийный расстрига — то ли бывший пятый секретарь пермского обкома, то ли седьмой киевского, утверждавший, что библиотеку найти может, потому как знает нужные заклинания. Не всякому, дескать, откроется место, где укрыта библиотека, но тому, кто сможет усыпить ее хранителей. И для этих самых целей он в квартире покойного Михаила Андреевича будет ночь напролет стоять в специальной трибуне и читать без единой остановки доклад Леонида Ильича на двадцать четвертом съезде КПСС, держа при этом в левой руке неугасимую лампочку Ильича, каковую ему выдали, выкрутив из самого мавзолея.
С лампочкой в руке и ужасом в обоих глазах его утром и нашли. Рассказать толком он ничего не смог, только нес какую-то чушь несусветную о светящемся серпе, которым… который… А может, это был и не серп, а молот. Или оба два вместе. Короче говоря, лет через пять-семь видели его, болезного, в каком-то глухом сибирском скиту сектантов-социалистов с человеческим лицом. Он им перед трапезами читал «Моральный кодекс строителя коммунизма». Чтобы не предавались греху чревоугодия.
Что же до библиотеки, то ее, по слухам, и сейчас ищут, но никак не найдут. А может, и нашли ее черные библиотекари, да продали какому-нибудь неизвестному миллиардеру и он теперь за бокалом камю, или сартра, или вовсе за рулем своей блондинки яхты лениво листает, к примеру, драгоценную рукопись «Утопленников» — продолжение «Утопии», романа, который Томас Мор написал, но не имел мужества сжечь.
* * *
Это еще при Хрущеве было. Объявился у них там, на дальнем Западе, человечек один. Вроде как беглый партийный секретарек какого-то райкома. Вроде как сын Ильича и Инессы. Вроде как не задушили его в тридцать седьмом посланные в Углич капитан Битяговский и майор Качалов. Поначалу-то все отмахивались от него — какой, мол, из тебя сын Ильича? На себя-то посмотри. Тот языком мог мешки ворочать, а ты трех букв в одно слово связать не в состоянии. Но тут сынка этого из Мексики по телефону сама вдова Троцкого признала. Все, сказала, сходится — плешив, усами рыжими таракан, картавит за троих, а главное — на левой груди татуировка с черновиком отцовского письма к съезду. С его же правками…
Сам американский президент в это дело влезать не стал. Тогда только-только Карибский кризис утих.
Они еще штаны толком высушить не успели, а тут на тебе — новая на носу бородавка. В Белом доме сына Ильича не приняли, но спровадили к какому-то сенатору-республиканцу, поляку по происхождению. Тот имел такой зуб на коммунистов, что он ему при ходьбе мешал — по паркету скреб. Дмитрий у этого сенатора пожил на ранчо месяц, другой и нацелился на третий — так ему понравилось. О Советской империи и своих правах на партийный престол и он думать забыл. На кой это все ему сдалось, когда и здесь неплохо кормят. Он и вообще изменился от хорошей жизни — волосы стали расти гуще, картавил не так оглушительно и даже татуировка на груди побледнела. И как его сенатор не уговаривал объявить во всеуслышание, что он единственный законный претендент на…
Была у этого сенатора дочка. Страшная, как социализм с человеческим лицом. И положила она на Дмитрия не только глаз, но и все, что у нее было, — все девяносто пять килограмм своего невыносимо живого веса. И так оно все заверте… Короче говоря, сенатор поставил перед самозванцем вопрос ребром — или давай женись, или…
Ровно через месяц Дмитрий уже пересекал границу Украины в районе Чернигова на рейсовом автобусе с группой паломников-челночников… Про кампанию шестьдесят третьего года рассказывать смысла не имеет — она прекрасно описана в исторической литературе. Взять хотя бы фундаментальный пятитомник известных кремленологов Уильяма Бонса, Израэля Хэндса и Джона Сильвера «Претендент на», в котором все события расписаны буквально по минутам. Там и про бой под стенами Нарофоминского райкома, когда самозванец в решающую минуту вынес на линию огня рукопись «Шаг вперед — два шага назад» и двери райкома сами собой растворились, и про то, как он открытым голосованием победил первого секретаря Тульского обкома, и про торжественный доклад на партийном съезде в Москве, после которого рядовые члены партии со слезами целовали край его трибуны… И тут американский сенатор приехал с дочкой в Москву…
Про дальнейшую судьбу самозванца говорили разное. Бонс, Хендс и Сильвер считают, что его забаллотировали насмерть на уличном партсобрании в районе Китай-города и какая-то сердобольная старушка, помнившая еще его отца, тайно похоронила самозванца в простой урне для голосования на станции метро «Площадь Ильича». Наши же исследователи Петров и Васечкин в работе «Партийные расстриги» утверждают, что Дмитрий долго жил по вьетнамскому паспорту на Черкизовском рынке, а потом переменил пол и исчез из Москвы. Только через десять лет следы его обнаружились в ведомостях партийных взносов одного из отдаленных райкомов Камчатки. Самозванец пережил и Хрущева, и Брежнева. Умер в самом начале перестройки. Горбачев знал о его существовании и велел его разыскать. Кинулись — а он уж успел помереть. Нашли, однако, могилку, сфотографировали и фотографию отослали в Москву. На снимке видна простая фанерная звезда с надписью от руки «Федор Кузьмич». И все. Даже фамилии нет никакой.
* * *
Об одном экспонате Геологического музея имени Вернадского
На втором этаже Московского геологического музея имени Вернадского, в одном из залов по правой стороне коридора, на полке за стеклом лежит небольшой бивень мамонта. Бивень как бивень. Весь в трещинах. Самое интересное в этом экспонате — музейная табличка, на которой написано «Бивень молодого мамонта с прижизненно залеченным окончанием. Плейстоцен, Россия». Куплен этот бивень у купца Загвоздинского в 1901 г. в Тобольской губернии. Музейная старушка не знала, кто «прижизненно» лечил мамонту бивень. Я приступал к ней с вопросом три или даже четыре раза. Может быть, это была работа одного из первых стоматологов. Он еще боялся работать с мелкими человеческими зубами, поскольку кремниевые рубила были великоваты для этого тонкого дела, и тренировался на мамонтах. Или этот мамонт жил в семействе купцов Загвоздинских еще со времен плейстоцена. Просто они за ним хорошо ухаживали. Вот он и прожил мафусаиловы веки. Мамонт ведь очень полезное в домашнем хозяйстве животное. Одного молока дает сколько. И какого! А бивень? А шерсть? Свитера и носки, связанные из мамонтовой шерсти, из поколения в поколение передавались от отца к сыну. Носки из мамонтовой шерсти носили известные сибирские землепроходцы Ерофей Хабаров и Семен Дежнев. Мало кто знает, что среди мехов, захваченных у сибирского хана Кучума Ермаком и присланных в Москву, были носки и двойной вязки свитер из мамонтовой шерсти, который не пробивала даже стрела. Сам Грозный носить этот комплект не стал из-за специфического запаха шерсти и отдал трофей в Оружейную палату, а уж там его с огромным трудом сожрала моль. Еще при Александре Первом в музее хранился фрагмент рукава свитера и оба носка. Увы, они бесследно исчезли во время пожара двенадцатого года. Ходили слухи, что носки украли обносившиеся донельзя французы, и какой-то маршал, то ли Мюрат, то ли Ней, убегал в них от русской армии по старой смоленской дороге. Да так быстро бежал, что они соскочили с него. Или утонули при переправе через Березину. Документальных свидетельств об этом не осталось никаких. Только одна табличка в геологическом музее.
