Когда я наконец смог оторваться от паровозов на улице и зайти в помещение выставочного комплекса, то дорогу уже не заводили. Заводчик ушел. У него была уважительная причина, чтобы уйти, как объяснила мне старушка смотрительница. До закрытия еще оставалось десять минут! Да хоть двадцать… Я представил, как все это в заведенном состоянии едет, жужжит, мигает огоньками семафоров… опустил голову и направился к выходу.
Спас положение белобрысый мальчик лет пяти. Когда ему мама смогла втолковать, что дорогу в движении он сегодня не увидит, ребенок стал рыдать так, как будто он опоздал на последний поезд до Сатурна. Он почти упал на пол и задрыгал ногами, но тут не выдержала старушка — включила-таки дорогу.
Я потом вспоминал, вспоминал — когда и чему так в жизни радовался. Лезла в голову всякая ерунда вроде первого свидания или защиты диссертации… Но это, конечно, даже и сравнивать невозможно.
Как нас уговорили покинуть зал — не помню. Расходились почти в слезах. Перед самым уходом черт меня дернул зайти в магазинчик при музее. Я думал, что куплю какой-нибудь значок на память или открытку с паровозом. Магазинчик же оказался страшной западней, капканом посильнее медвежьего. На десятках застекленных полок стояли в магазине игрушечные паровозы, тепловозы, электровозы, вагоны пассажирские, товарные, цистерны, вокзальные перроны из разноцветной пластмассы, полосатые шлагбаумы, крошечные, двухсантиметровые станционные смотрители в фуражечках с микроскопическими кокардами нагло ухмылялись, глядя на посетителей из-за ценников с четырех— и пятизначными цифрами…
Вдруг за моей спиной раздался шум. Я обернулся и увидел, как давешний мальчик затаскивает в магазин упирающуюся маму. Она хорошо понимала, чем все это закончится… В это мгновение я понял, что второго акта трагедии не перенесу, и немедленно ретировался из магазина, из музея, и даже с площади перед Рижским вокзалом.
P.S. Когда умирает паровоз, то в кабину ему кладут немного гаечных ключей, чтобы было чем подкрутить гайки на том свете, немного болтов, кувалду и к ней специальные слова, чтобы она кувалдила, немного масла в масленке, кубометр дров или ведро угля для последней растопки. Еще кладут две железные запаянные коробочки. В первой немного пара, а во второй пронзительный свист, которым свистел покойный, когда подъезжал к станции, приветствовал собратьев или просто шугал детвору, чтобы не шастала по путям. Раньше, когда машинистов было много, и на одном паровозе, случалось, работали две или даже три сменных бригады, то в кабину клали и машиниста. Ну если не машиниста, то ученика клали без разговоров. А как начали клониться к закату золотые дни паровозов, то о машинистах и учениках уж никто и не вспоминал — положат пару окурков папиросных, бутылку пустую и фуражку с железнодорожной кокардой. Стыдно сказать — фуражки эти народ воровал, не говоря о гаечных ключах и масле с углем. Вот и стоят теперь паровозы на запасных путях обобранные до последней железной, ржавой нитки. Нынче другие времена: только помер ты — и сейчас тебя резать на куски да переплавлять. Изо всего желают пользу извлечь — даже из покойников. Потом понаделают каких-нибудь ножниц или мобильных телефонов. А толку от того мобильного телефона… Да разве он так свистнет? Разве придет минута в минуту по расписанию? Разве кто будет, волнуясь, ждать его на дальнем полустанке с громко стучащим на каждом стыке рельсов сердцем и букетом полевых цветов, отрывая от ромашек по лепестку, шепча пересохшими губами «любит — не любит»? То-то и оно…
* * *
Музей «Русские валенки» в Кожевническом переулке маленький, из одной комнаты, но уютный и теплый, точно валенки ручной валки. И в этой самой комнатке на витринах и в застекленных шкафах вся история русских валенок от самых древнейших времен до наших дней.
Вот один из самых старых и ценных экспонатов — огромные валенки Ивана Калиты. Не потому вовсе, что Иван Данилович был ростом огромен, а потому, что кроме кошелька своего, калиты, клал он все, что находил, в свои княжеские валенки. Из-за своей страсти к собирательству он круглый год в валенках и ходил. Бывало, насобирает земель, чтобы к своему княжеству присоединить, пораспихивает их в валенки — аж идти не может. Но снять — ни за что. Дружинники его на возок кое-как взгромоздят, и в таком виде, стоймя, домой, в Москву и везут. Как за ним кремлевские ворота затворят — он из валенок вылезет и вытряхнет, к примеру, из правого Углич, а из левого — Суздаль.
Есть в музее и картины. Одна из них «Иван Грозный убивает валенком своего сына». По этой версии царский сын остался жив, но так ушибся головой о валенок, что стал глуп, точно орудие убийства. Рядом висит другая, более жизнеутверждающая картина «Бирон снимает валенки с Анны Иоанновны в опочивальне Ледяного дворца». Сейчас видно — колбасник плохо понимает, что такое русские валенки и как их снимать. Уже и Анна Иоанновна сидит на кровати в чем мать родила, и даже посинела от холода, а фаворит ее все никак в толк не возьмет — за что ухватиться…
От картин снова перейдем к экспонатам. Энтузиасты-краеведы после десятилетий упорных поисков разыскали в кучах придорожного мусора у старой смоленской дороги обгорелые подметки валенок Наполеона. Долгое время считалось, что Бонапарт отступал в обычных кавалерийских сапогах со шпорами. Даже на известной картине Верещагина он в них и бежит впереди своего войска. Теперь, однако, найдены неоспоримые свидетельства того, что это были не сапоги. На самих подметках ученые в микроскоп смогли разглядеть герб личного обувщика императора — крыло аиста с рыбьим хвостом. Значит ли это, что шаромыжник умел валять валенки? Да вовсе нет — украл, конечно; или, может быть, там, на большой дороге, ночью… и клеймо свое поставил!
От тех же времен дошел до нас комплект из четырех лошадиных валенок для внезапных кавалерийских атак. Такие валенки использовали для своих лошадей партизаны из отрядов Давыдова и Сеславина. На одном из валенок чудом сохранился вензель «АI».
Рядом с наполеоновскими подметками скромно примостились потертые валенки вождя мирового пролетариата. Сколько лет прошло, а они все еще хранят тепло улыбки Ильича и чуть-чуть картавят при ходьбе. Есть в музее крошечная трубка-валенок, подаренная Сталину ярославскими валяльщиками.
Одно из уникальных качеств валенок — отсутствие скрипа при ходьбе. Наши разведчики это качество в своей работе, конечно же, использовали. Экспозицию музея украшают валенки нашего резидента в Токио. В них он сумел бесшумно пройти на секретное заседание японского генштаба и спрятаться за бумажной ширмой. Кабы он не курил там от скуки, не плевал на пол и не болтал по мобильному телефону по-русски, то никто бы его не обнаружил, и он бы стоял там до сегодняшнего дня.
Из современных экспонатов большой интерес у посетителей вызывают валенки от скафандров первых космонавтов еще догагаринского времени. Еще больший, чем брежневские валенки с маршальскими лампасами на голенищах.
В конце экспозиции стоят огромные, с триколором и золототканым двуглавым орлом, валенки гаранта нашей конституции. Какого бы росточку ни был наш верховный главнокомандующий, какой бы тридцать шестой или седьмой ни был у него размер обуви — по традиции, идущей еще и Ивана Даниловича Калиты, валенки ему валяют такие большие, чтобы при случае в них можно было спрятать любую находку.
