Кстати, раз уж зашла речь о баобабах. Что интересно — мед у нас бывает только растительного происхождения и никогда животного. А ведь какие могли бы быть варианты… Взять, к примеру, нашего брата. Пока он молод и полон сил — что ни день перелетает от одного цветка к другому в поисках нового нектара. Мог бы меду в улей приносить…
— Почему мед такой темный? — спросила бы его пчелиная матка. — Где ты летал целую неделю, животное?
— Допустим, в Африке…
* * *
Еще в стародавние времена, когда людей в Москве жило немного, и они были москвичи, уже ходили нехорошие слухи о ночном метро. Говорили, что тех, кто заснет на конечной или просто замешкается и не успеет выйти, поезд увезет в депо, а там… Говорили, что эти несчастные попадают в пожизненное рабство к подземным начальникам метро, и те заставляют их, к примеру, крутить огромные шестеренки в эскалаторах в те дни, когда отключают электричество. Тогда, в эпоху всеобщего дефицита, электричество отключали часто, поскольку его тоже на всех не хватало, но никто из пассажиров этого не должен был заметить, особенно иностранные гости столицы. Или заставят человека по сигналу фотоэлемента изо всей силы дергать за рычаги турникетов, если кто-то не опустил пятачок в щелочку и норовит пролезть бесплатно. Да мало ли что… Рассказывали, что одного мальчика продержали таким манером всю жизнь в дальней каморке на станции «Смоленская» или «Киевская», где он денно и нощно пилил опилки для того, чтобы ими посыпали перрон при влажной уборке. Только к старости мальчик смог тайком уехать на дрезине по какому-то боковому тоннелю то ли в Рязань, то ли в Можайск, и то потому, что в него влюбился один машинист и рассказал ему секретный код от подземных ворот станции.
Теперь в столице народу неизмеримо больше. Час пик давно уж разросся до суток. В какое время и на какую станцию метро ни войди — не войдешь, потому как надо долго и больно протискиваться. И все, почитай, приезжие. Город-то не резиновый и на нем уж появились трещины по фасаду, плохо оштукатуренному этими самыми приезжими. Людей хоть отбавляй. Ходят слухи, что Лужков, желая хоть как-то их отбавить, написал секретный указ невидимыми чернилами, чтобы последние ночные поезда всех своих пассажиров тащили в депо без разбору, а там… Ехал человек принаряженный, при галстуке, в Свиблово, на день рождения к соседке, уснул за чтением Донцовой… просыпается грязный, в оранжевом строительном жилете, во рту полно золотых зубов и язык весь в акценте, справка о регистрации фальшивая, а руки сжимают совковую лопату. Или другой человек выпил немного на радостях и… на следующее утро все то же самое — и жилет, и поддельная справка. Только зубы свои, с дырками, а вместо совковой лопаты отбойный молоток. Что же до эскалаторов, то их, как говорят, и вовсе перевели на ручную тягу. А иногда и вовсе, не мудрствуя лукаво, отгоняют состав по специальным подземным тоннелям подальше, поднимают всех этих бесчисленных торговцев китайскими батарейками, дилеров, менеджеров и брокеров наверх, в чисто поле… Ничего не помогает — каким-то образом они находят дорогу обратно. В Москве становится с каждым днем все теснее и обиднее…
* * *
Осенняя темнота, и сама по себе темная, с каждым днем все темнее. К началу зимы она превращается в египетскую, а к февралю в натуральные чернила. Одного пузырька февральских чернил хватает, чтобы плакать неделю, а если экономно, не навзрыд, то и две. В столице ни египетской тьмы, ни февральских чернил днем с огнем не сыщешь, потому как везде фонари и московских окон негасимый свет. Обычному человеку такие чернила и даром не нужны, а вот поэт, особенно если он гениальный, февральских чернил только за один день может извести три больших пузырька. Это если в переводе на сонеты, а если пересчитать на поэмы… Раньше заготавливали февральские чернила централизованно и таким же манером, через союзы писателей, распределяли. Поэтам известным, а тем более партийным, давали по потребности, а неизвестным и беспартийным давали по шапке. Хорошо, если по кроличьей. Приходилось выкручиваться. Покупали на черном рынке, у спекулянтов-фарцовщиков, втридорога. Теперь все рынки, можно сказать, черные. И чернила эти есть в свободной продаже. Только стоят они… Товар-то редкостный. Производство себя не оправдывает. Один пузырек наберешь, а в глазах потом неделю темно. Конечно, если поехать в какую-нибудь сибирскую глухомань, забрести в дремучий лес, то можно даром набрать чернил такого качества, что потом все рифмы в стихотворении оближешь, но как из такого леса выбраться обратно? Да и где взять бедному поэту денег на билет, хоть бы и трамвайный? Так что, когда начнут говорить — стихов, мол, у нас хороших, не говоря об отличных, днем с огнем не найти… Можно подумать, что только стихов и не найти.
* * *
На Северном рынке, что в Бабушкинском районе, продают картины маслом. Аккурат за цветочными рядами перед аптечным киоском висят они в рамках и без, напоминая щенков, которых отдают даром или за совсем умеренную мзду. Смотришь на эти картины и понимаешь — матери у них были породистыми. У кого — Ренуар, у кого — Левитан. А вот отцы… Щенков, конечно, жалко. О картинах я бы этого не сказал.
* * *
Второй месяц — ноябрь. Это как называется? У этого правительства зимой снега не допросишься. Утром дали снег всего на час. И какой снег… Я извиняюсь, перхоть и то бывает крупнее. У самих, небось, на дачах снега полно. Сугробы в человеческий рост величиной.
А у нас только пошлины на подержанные иномарки такой высоты. И всё списывают на кризис. Так везде кризис. А в какой-нибудь Германии снега полно. Не говоря об Америке. Так и будем молчать? Будем праздновать бразильский новый год?! Только Владивосток и не покорился. Москва называется… А встали бы все на лыжи, вышли бы в едином порыве на асфальт… Ух, как они бы перепугались! Выдали бы нам старика Батурина. Мы б его прямо там, у Спасских ворот, на лыжные палки и подняли бы. Но нет буревестников, нет… Эх вы, менеджеры среднего звена…
* * *
Покупал в аптеке таблетки от головной боли. Теперь таблеток от головной боли столько, что глаза разбегаются. Как раз у меня был перерыв в голове, и она не болела. Я решил выбрать что-нибудь современное и попросил у аптечной девушки показать мне то место на витринах, где лежат эти самые средства. Девушка ткнула накладным ногтем вдаль, и… там я увидел памперсы и прокладки. Может, они помогают, но памперс мне не проглотить. Тем более что его сколько ни запивай… Спросил ещё раз. Тогда девушка закричала в подсобку:
— Зинсанна! Где у нас головная боль?
— Рядом с контрацепцией. Правее и выше, — отвечали из подсобки.
Может, она и права, эта Зинсанна.
* * *
Перед входом в вестибюль метро станции «Шоссе Энтузиастов» возле телефонов-автоматов стояла старушка. В одной руке у неё была сумка и палка под мышкой, а другой она листала толстый телефонный справочник. Тот, который с жёлтыми страницами. Листала-листала, потом вздохнула, закрыла справочник, перекрестилась на него, взяла палку в руку и пошла.
* * *
На платформе станции Мрак «Парк Культуры» сидел юноша, опутанный плеерами, наушниками и проводами, точно Лаокоон змеями. Он сидел и напевал что-то, притопывал ногой, прищёлкивал пальцами и читал толстую книгу. Книга была Книгой. Библией.
