Алхимик слова
Проза Михаила Бару — то приятное и редкое явление в отечественной словесности, для описания и объяснения которого требуется гораздо больше слов, чем само оно занимает в пространстве. Это японское — а Бару еще известен как автор многочисленных хайку — мастерство назывных предложений, в два-три удара кистью, за которыми встает полноценный пейзаж, но в скобках, за кадром. Потому что в кадре он не нужен. Бару знает цену слову, букве и звуку. Он владеет таким хрупким инструментом, как мера. Мера — особое свойство прозаика Бару, которого близкие друзья называют Миней, а я бы предпочел обойтись именем и отчеством, если бы его знал. Поскольку Михаил Бару — писатель ученого, профессорского толка, он как бы седобородый исследователь микромира в черном колпаке, и глаз его вооружен отличной цейсовской оптикой, позволяющей мастеру обнаружить детали и процессы на молекулярном уровне бытия. Михаил Бару рассматривает каплю, намекая на присутствие океана. Точный глаз ученого, не чуждого американской аккуратности, парадоксальная и печальная въедливость еврейского шутника, созерцательная лень русского путешественника толкают Бару на сочинение текстов стройных, убористых, оригинальных, где все слова — необходимы и достаточны для его задачи. Задача же Миши Бару проста, как задача всякого химика, родившегося под знаком Весов: выбирать. Промывать поток жизни, как промывают золотой песок.
Свои камешки и песчинки он обрабатывает специальным реактивом, данным ему в ощущение, — юмором, что сказывается на них исключительно благотворно. Они прибавляют в удельном весе, блестят, ловко ложатся в ладонь и радуют глаз. Потому что Миша Бару не просто химик, что широко известно. Он — алхимик. И возиться с философскими камнями любит и умеет.
Игорь ИРТЕНЬЕВ
Теперь такое время, что без эпиграфа никак нельзя. Не только сочинению, но и человеку. Хорошо, когда в эпиграфе нефть или акции какой-нибудь компании. Даже футбольная команда хороша в качестве эпиграфа, если она, конечно, не наша. Но у меня ни акций, ни нефти. И футбольную команду я тоже не озаботился прикупить по случаю. Как тут выкручиваться? И я решил взять то, что плохо лежит принадлежит Салтыкову-Щедрину. А принадлежит ему такая фраза, что вся футбольная команда, хоть бы она и была английской, отдыхает на скамейке запасных и нервно курит, курит, курит…
Вот она: «Водка у нас, осмелюсь вам доложить, отличная: сразу, что называется, ожжёт, а потом и пойдёт ползком по суставчикам… каждый изноет-с!» Не фраза, а брильянт. Кохинор и Великий Могол вместе взятые. Вы, конечно, спросите — а при чём здесь столица нашей родины? А вы замените во фразе Михаила Евграфовича слово «водка» на слово «Москва». Заменили? Тогда можно начинать читать первую главу.
Глава первая
Похвальное слово Москве
Час утренних пик в московском метро — это час не только пик, но и мечей, кинжалов и даже вилок с иголками. Ещё и на станцию не вошёл, а уже застрял в пробке. Впереди, в дверях, столкнулись и сцепились две тетки с огромными клетчатыми сумками на колёсиках. Кто из них кого обогнал, кто кого подрезал — неизвестно. И уж совсем непонятно — кто из них «шестисотый», а кто — «запорожец», потому как сирены у обеих такой громкости, что предсмертный вопль «Титаника», напоровшегося на айсберг, по сравнению с ними — писк новорождённого котёнка. Внезапно откуда-то сбоку раздаётся женский крик: «Всем дам потрогать! Всем!» Мужчины мгновенно поворачиваются на голос кто чем может. Увы… Это всего лишь торговка скатертями с тефлоновой пропиткой предлагает всем потрогать свой товар. Хоть бы обернулась им. Так нет же — разложила на прилавке…
Эскалатор медленно проплывает мимо косо наклеенной на стену афиши группы «Швы». Они, оказывается, решили осчастливить нас новым альбомом под названием «Моль сожрала мои мозги». Судя по виду трёх пареньков на афише, так оно и есть. У всего коллектива. Ступенькой выше кожаная куртка говорит красному пальто: «…Ну ты Таньку знаешь — у неё не один эс, а эсэс-бухгалтерия. Момент удобный выждала и как начислит всем белую зарплату! Их директор неделю ходил чернее нала…» Ступенькой ниже старик читает толстенную книгу «Сопромат». Взглянул через плечо на все эти стрелочки, оси, формулы… не приведи господь на старости лет такое читать. Мимо меня, там, где «проходите слева», проносится вниз, сломя высоченные каблуки, девушка с огромным букетом красных роз. От кого К кому она бежит с цветами в такую рань? К родителям, всю ночь не сомкнувшим глаз и обзвонившим все постели морги? А может, кто-то внезапно вернулся из командировки…
В вагоне молодёжь, с ног до головы увешанная наушниками и плеерами, уткнулась в свои мобильные телефоны. Что-то очень важное им там пишут. То, чего не напишут ни в какой книге. Даже в книге «Сопромат». Ярко желтеют московские комсомольцы и комсомолки в руках пассажиров постарше. И только те, у кого нет ни телефонов, ни газет, ни даже книги «Сопромат», немедленно захлопывают глаза и начинают досматривать последний сон. До первой пересадки на кольцевой ещё добрых минут двадцать. Из доброго, пожалуй, и всё…
* * *
Москва, как оказалось, пустынный город — ни тебе леса настоящего, ни реки, ни птиц, кроме ворон с воробьями. Только людей много. Из них-то всё в Москве и состоит. И вместо деревьев люди, много людей. Ходят, точно Бирнамский лес. А люди-капли сливаются в ручьи и реки. Ещё и люди-птицы сбиваются в стаи. Летают и чирикают мелодиями из мобильных телефонов. Или текут, журча ими же. А вот неба здесь нет. И воздуха нет. Потому что из людей можно что хочешь сделать, а неба нельзя. Поэтому вместо неба тут крыши домов. А в богатых домах и крыш нет — сплошь пентхаусы. И листья опавшие здесь не шуршат — вместо них шуршат бумажки, которые роняют люди-деревья или шины людей-автомобилей. Даже мусор в Москве делается из специального сорта людей. Их так и называют — люди-мусора. У них и форма есть, потому что в столице всё должно быть красиво и единообразно. А ещё здесь нет ни закатов, ни восходов. Это понятно — раз нет неба и воздуха, то и восходам с закатами неоткуда взяться. Но москвичи и тут нашли выход. В нужные часы жители занавешивают все окна, даже полуподвальные, картинками с солнечными бликами и розовеющими облаками. И наступает закат. Или восход. Москвичи вообще найдут выход откуда угодно. Даже из самой Москвы. Не то — провинциалы. Как попадут в Москву, хоть бы и ненадолго, так и пропадают в ней. Не могут найти выхода. Сколько их, безвыходных, слоняется по московским улицам — никто и не считал. Некоторые потом, спустя многие деньги, превращаются в москвичей. А некоторые так и не превращаются. Откуда же всем скопить многие деньги? Их и моль истребляет, и ржа, и украсть их могут, не говоря о пропить. Ну да мы не будем о пропить. Это отдельный разговор, который сначала наливают, а уж потом только разговаривают.
