— Почему бы не оставить их здесь?
Ее лицо просияло.
— А можно? Вы очень добры. Я на это надеялась, но не знала, какой вы. Мне сказали, что вы журналист.
— Так оно и есть.
— В городе их теперь много, но вы на журналиста не похожи.
— Не понимаю, почему фрау Дресслер поселила меня именно в эту комнату, — сказал Уильям. — Я прекрасно чувствовал бы себя в любой другой. Вы хотели переехать?
— Я должна переехать. Понимаете, это лучшая комната фрау Дресслер. Когда я приехала сюда, то была с мужем. Тогда она дала нам лучшую комнату. Но теперь его здесь нет, и я должна переехать. Мне не нужна большая комната, я теперь одна. Но будет очень хорошо, если вы сохраните наши образцы.
Другой чемодан принадлежал ей. Открыв его, она покидала внутрь туфли и другие вещи, лежавшие в комнате. Когда чемодан наполнился, она перевела взгляд на огромную гору чемоданов и коробок и улыбнулась.
— Вот все, что у меня есть, — сказала она. — Не то что у вас.
Она склонилась над полыми тубами.
— Зачем вам это?
— Посылать донесения.
— Вы шутите.
— Нет, уверяю вас, нет. Лорд Коппер сказал, чтобы я посылал в них донесения.
Девушка засмеялась:
— Как смешно! Такие палки есть у всех журналистов?
— Да нет… честно говоря, их, по-моему, ни у кого нет.
— Какой вы смешной! — Ее смех перешел в кашель. Она села на постель и кашляла до тех пор, пока на глазах у нее не выступили слезы. — О Господи, я так давно не смеялась, а теперь мне больно… А здесь что?
— Каноэ.
— Нет, вы все-таки шутите.
— Правда, это каноэ. По крайней мере так говорили в магазине. Вот смотрите.
Они расстелили на полу брезент и с большим трудом собрали из деталей каркас. Дважды им пришлось останавливаться, когда смех девушки превращался в приступ кашля. Наконец их труд был завершен, и из моря стружек поднялась маленькая лодка.
— Это правда каноэ! — закричала она. — Теперь я верю, что вы сказали правду про эти палки. Смотрите, здесь есть сиденья. Скорее забирайтесь, нам пора!
Они сидели друг против друга в лодке, и колени их соприкасались. Девушка смеялась громким, чистым смехом и больше не кашляла.
— Какое оно красивое, — сказала она, — и такое новое. Я не видела ничего такого нового с тех пор, как сюда приехала. Вы умеете плавать?
— Да.
— Я тоже. Я плаваю очень хорошо. Значит, если мы перевернемся, будет не страшно. Дайте мне одну из этих палок, я буду грести…
— Я не помешал? — спросил Коркер. Он стоял на веранде и смотрел через стекло в комнату.
— Господи, — сказала девушка.
Они с Уильямом вышли из лодки и стали посреди стружек.
— Мы решили опробовать каноэ, — пояснил Уильям.
— Занятно, — сказал Коркер, — а почему бы не опробовать омелу?
— Это мистер Коркер, журналист.
— Да-да, я вижу. Мне пора.
— Не Гарбо, — сказал Коркер. — Бергман.
— О чем он?
— Он говорит, что вы похожи на кинозвезду.
— Правда? Он правда так говорит? — Ее лицо, затуманившееся после вторжения Коркера, просияло. — Я хотела бы выглядеть как кинозвезда. Но мне пора. Я пришлю боя за своим чемоданом.
Она ушла, кутая горло в воротник плаща.
— Неплохо, старина, совсем неплохо. Ты времени даром не теряешь. Прости, что я некстати врезался, но дело опять плохо. На этот раз Хитчкок. Он сидит в штабе фашистов и трезвонит об этом на весь свет.
— Где?
— В городе под названием Лаку.
— Но он не может там быть. Баннистер сказал мне, что такого города нет.
— Значит, теперь есть, старина. В данный момент это название напечатано на первой странице «Дейли Врут», и мы все туда едем. Надеюсь, тебе понятно почему. На шесть в «Либерти» назначено собрание Ассоциации зарубежной прессы. Ребята вне себя.
Девушка вернулась.
— Ваш журналист ушел?
— Да. Извините, по-моему, он был груб.
— Он шутил или он правда считает, что я похожа на кинозвезду?
— Конечно, не шутил.
— А вы тоже так думаете?
Она облокотилась на туалетный столик и изучающе посмотрела на себя в зеркало. Она откинула прядь волос, упавшую на лоб. Она повернулась в профиль, улыбнулась себе и высунула язык.
— Вы тоже так думаете?
— Да, вы очень похожи на кинозвезду.
— Я рада. — Она села на постель. — Как вас зовут?
Уильям представился.
— Меня зовут Кэтхен, — сказала она. — Нужно убрать лодку. Она мешает, и мы выглядим глупо.
Вместе они разобрали каркас каноэ и свернули брезент.
— Я хотела вас спросить, — сказала она. — Как вы думаете, образцы моего мужа — насколько они ценные?
— Боюсь, что я этого определить не могу.
— Он говорил, что они очень ценные.
— Наверное, да.
— Десять английских фунтов?
— Может быть.
— Или больше? Двадцать?
— Может быть.
— Тогда я вам их продам. Потому что вы мне нравитесь. Вы мне дадите за них двадцать фунтов?
— Видите ли, у меня и так уже много багажа. Плохо себе представляю, что я буду с ними делать.
— Я знаю, о чем вы думаете. Что мне должно быть стыдно продавать ценности моего мужа. Но его нет уже шесть недель, а оставил он мне всего восемь долларов. Фрау Дресслер становится очень невежливой. Он наверняка не хотел бы, чтобы фрау Дресслер была невежливой. Давайте сделаем так. Вы их купите, а потом, когда мой муж вернется и скажет, что они стоят больше двадцати фунтов, вы заплатите ему разницу. В этом ничего плохого не будет, правда? Он не рассердится?
— Нет, не думаю.
— Хорошо. О, я так рада, что вы сюда приехали! Скажите, вы не могли бы дать мне деньги сейчас? Пожалуйста. У вас есть счет в банке?
— Да.
— Тогда выпишите чек. Я сама отнесу его в банк. И у вас не будет никаких хлопот.
Когда она ушла, Уильям достал отчетный лист и добросовестно вписал туда под номером «один»:
«Камни — 20 фунтов».
5
Все журналисты, находившиеся в Джексонбурге, за исключением Венлока Джейкса, который послал вместо себя Палеолога, пришли на собрание Ассоциации зарубежной прессы и на разных языках выражали свое негодование. Между ними сновали слуги, державшие в руках подносы с виски. От табачного дыма было темно и щипало глаза. Председательствовавший Паппенхакер тщетно пытался установить порядок.
